Мгновение ока - Йоав Блум

необходимостью повторять одно и то же по пять раз и заставляют переступить некий порог. Крик, который вырывался из нее, был почти животным, гневным, взрывным. Алекс не обращал на это внимание. Для него этот крик был всего лишь громким разговором. Но она чувствовала, что за ее воплями, за ощущением, что она вот-вот потеряет контроль, скрывается великая, жгучая, пронизывающая злоба. По сути, ей хотелось кричать не потому, что он не доел омлет, а потому, что она хотела вернуть себе свободу, право жить в свое удовольствие, которых лишилась с его появлением.

И ей было стыдно за эту злобу, которая смешивалась с радостями материнства, стыдно за то, что она смеет так чувствовать и вообще думать о подобном.

Она не умела злиться по-настоящему. Эди умел. Будь он здесь, понял бы ее. Он был способен целиком отдаваться злости, позволять этой горячей лаве захлестнуть его сердце, а затем выходить из нее очищенным. Когда они ссорились, она ощущала, как его гнев сжигает дотла все ее доводы. Элиана так не могла, ей было стыдно, но злоба никуда не девалась; когда сын капризничал за завтраком, она шептала внутри: прекрати играть с едой и верни мне мою жизнь!

Она знала, что в день, когда Алекс станет взрослым, она поймет, что у нее нет жизни в прошлом и жизни в настоящем, а есть просто жизнь, и тогда она сможет обнять его без чувства вины. Но ей не с кем всем этим поделиться, некому успокоить ее, сказать: она хорошая мать, несмотря ни на что. Вот на это действительно можно злиться.

– Элиана?

Она оторвала глаза от крошки:

– Да-да, я вас слушаю. В чем вы собираетесь обвинить меня сегодня?

– Я не хочу вас обвинить, мы просто выясняем круг общения Бренда и пытаемся понять, что именно произошло. В таких случаях обычно стараются выявить мотив, возможность и способ совершения убийства, но в этот раз, из-за аспектов, связанных со временем…

– Поняла.

– Итак, если говорить о мотиве, мне известно, что у вас были хорошие отношения с Йони Брендом до недавнего времени, но я также знаю, что все его имущество по завещанию переходит вам.

Элиана поперхнулась кофе:

– Простите, что?

– Согласно текущему завещанию Йони Бренда, которое он оставил на хранение Дорону, все имущество профессора переходит к вам после его смерти.

Элиана несколько секунд смотрела на стол, а затем горько усмехнулась:

– И как вы думаете, сколько это в денежном выражении?

– Я не знаю.

– Йони не был богачом, скажем прямо. На доме висит ипотека; все свои деньги он тратил на книги и видеоигры. Он был безответственный транжира. Некоторые считали это обаятельным. За пожертвованием на любые нужды в университете все сразу шли к Йони. Он всегда давал. Студенты, нуждающиеся в поддержке, молодые преподаватели, которые недавно женились и хотели взять взаймы, друзья с безумной идеей стартапа, которая изменит мир, – Йони позволял им всем себя доить. Отчасти из-за этого мы и разошлись – из-за того, что он не умел останавливаться. Всю жизнь бы боялась, как бы в один прекрасный день он не бросил к чертям собачьим все, чем владеет, и не умотал с одним чемоданом в кругосветное путешествие. Сомневаюсь, что его завещание даст мне что-то, кроме долгов. И вообще, вы видели мой дом? Как по-вашему, нужны ли мне деньги?

– Откуда у вас деньги? От продажи картин?

– Картин? – усмехнулась Элиана. – В каком мире вы живете? Эди! Эди был единственным сыном одного из крупнейших воротил в сфере недвижимости в этой стране, а возможно, и в Европе. Для него деньги никогда не составляли проблемы. Когда родился Алекс, Эди купил этот дом для нас троих. Может его нельзя назвать самым любящим мужем на свете, но зато он позаботился о том, чтобы у меня и Алекса была крыша над головой. Вы видели дом Йони? Он там появлялся урывками, большую часть времени проводил либо внизу, в лаборатории, либо в университете, так что дом совершенно запустил. Завещание Йони не может послужить мотивом для кого бы то ни было. Убить ради дома с непогашенной ипотекой и грудой книг? Как по мне, все его пожитки лучше свезти на какой-нибудь склад.

– Машина времени стоит немалых денег, – возразила Авигаль.

– Машина времени? В ту же секунду, как она станет моей, я ее уничтожу. Йони сам собирался ее сломать. Слишком много боли она причинила всем нам. Каждый из нас пострадал из-за нее. Прошлое должно оставаться в прошлом, а будущее нужно создавать самим. Точка. Он понял, что лучше разобрать машину и отказаться от разных идей. Опубликовать теоретическую статью – да, возможно: чтобы ввести других ученых в заблуждение, чтобы никто не вздумал повторить его сомнительное открытие.

– Он собирался разобрать машину? – насторожилась Авигаль. – Кто знал об этом?

– Полагаю, все, – сказала Элиана. – Но понимаете, он не говорил об этом напрямую. Мы вообще почти не общались в последние недели. Но я помню, как кто-то упоминал об этом. Возможно, Дорон. Возможно, Бени.

– И что они об этом думали?

– Спросите их самих, я могу отвечать только за себя. Жаль, что он не успел.

Элиана глотнула кофе, бросила взгляд на Алекса и продолжила:

– У всех нас есть тихая гавань, которую мы пытаемся сохранить чистой и неприкосновенной. Так мы убеждаем себя, что, в сущности, нормальны. У клерка, игнорирующего несчастную женщину в очереди, у продюсера реалити-шоу, пустившего под откос жизнь одного из участников, и даже у кровожадного диктатора, отдавшего приказ уничтожить целую деревню, – у всех есть что-то в жизни, что они сохраняют незапятнанным: семья, дети, коллекция марок, стихи, записанные в маленький блокнот. Так люди убеждают себя, что их темные стороны – это вынужденная уступка обстоятельствам. Что поделать, меня вынуждают идти на это. Нужно чем-то поступиться, чтобы прокормить себя. Чтобы выжить, приходится приносить жертвы во имя того, что действительно важно. Но вот он я, простой и чистый, без пятнышка, вот он я, настоящий. Такая «чистая зона» делает нас чуть менее невыносимыми. Может быть, я ужасный босс, который издевается над подчиненными, но я никогда не пропускаю еженедельных свиданий с детьми и в конечном итоге делаю все ради них. Может, я лапаю туристок, которые проходят мимо меня по набережной, зато из каждой поездки за границу привожу подарок моей дочурке, моей зайке, моей лапуле.

Она посмотрела на улицу через кухонное окно, затем вздохнула и продолжила:

– Для Бренда это была физика. Чистая, стерильная теоретическая мысль, не оставлявшая места чувствам. Там все было просто. Он понял,