Мгновение ока - Йоав Блум

что этот временной портал загрязняет его чистое пространство. Мы не можем стерпеть того, что обрывается последняя ниточка, соединяющая нас с «чистой зоной», мы сами рвемся. И Бренд понял, что должен уничтожить машину времени, прежде чем самое лучшее в нем будет осквернено. А возможно, было уже слишком поздно.

Она встала, допила остатки кофе и аккуратно поставила чашку в кухонную раковину.

– Этой машины не должно было существовать. Если бы я могла вернуться в прошлое и действительно его изменить, я бы сделала только одно – предотвратила бы создание треклятой машины. Нельзя вернуться назад и пересмотреть ошибочные решения, которые ты принял. Даже если у тебя есть машина времени. Бренд создал монстра, потому что боялся стать родумом. Думаю, в конце концов он понял, что это была ошибка.

– Я вроде бы не слышала этого слова, – сказала Авигаль. – Кто такой родум?

Элиана привалилась к кухонному островку и сложила руки на груди.

– Когда Йони был ребенком, лет двенадцати наверное, умер его дедушка. Йони рассказывал мне, как стоял на кладбище и оглядывал море надгробий, простирающееся во все стороны, как начал ходить между могилами и читать надписи. Вдруг он понял, что каждое надгробие – это человек. Человек, который питал надежды, который любил и был любим, обзаводился привычками, разочаровывался, причинял и испытывал боль, имел свои вкусы и пристрастия в музыке и еде, который мечтал, приобретал профессию, острил, вынашивал взгляды и убеждения. Под каждым надгробием лежит обладатель такого же огромного и богатого внутреннего мира, какой заключается в нем, маленьком Йони Бренде. И все, что осталось от этого человека и всех прочих, – это надгробие с именем и датой. Родился в тысяча девятьсот двадцать третьем, умер в девяносто шестом. Родился в тысяча девятьсот сороковом, умер в две тысячи пятом. Родился – умер, родился – умер… Вот Йони и придумал новое слово – «родум». Все, что осталось от цельного и сложного человека, – это «родился – умер». Род-ум. Эта мысль преследовала его с тех пор. Не быть родумом, тем, от кого останется только одна строчка, даты начала и конца, а все, что было между, исчезнет, не оставив следа. Он хотел оставить след, чтобы его помнили за великие дела, как можно больше великих дел. Сильнее всего на свете Йони Бренд боялся стать родумом. Прожить жизнь, после которой – забвение.

На кухню вышел Алекс с пустой миской из-под винограда, поставил ее в раковину, бросил долгий взгляд на мать и гостью, а затем побежал обратно к телевизору.

– Вы с этим согласны? – спросила Авигаль. – Вы тоже боитесь стать родумом?

– Когда-то боялась, – признала Элиана. – Каждый день без великих свершений казался мне прожитым зря. Но сейчас уже нет. Думаю, просто жить – само по себе уже ценно. Жизнь в бесконечной гонке тяжела и жестока, и не важно, гонишься ты за властью, деньгами или великими открытиями. Скромная жизнь ничуть не хуже, а порой даже лучше. Может быть, я ошибаюсь; может, ошибался Йони. Может, есть люди, которым на роду написано быть родумами, а есть те, кто бежит от этого.

– Вы же понимаете, что влечет за собой отсутствие у Йони Бренда семьи и назначение вас его единственной наследницей? – спросила Авигаль.

– И что же?

– Это вам придется решать, что будет написано на его надгробии.

Запуск в Израиль, 14:20:00, 16 октября 1993 года

Он поставил на стол чашку с остатками какао, станцевал еще один победный танец, а потом уселся за компьютер, бормоча что-то себе под нос. Ввел набор новых координат в пространстве—времени. Вернуться на пять секунд назад – это мило, но теперь пришло время испытать машину на чем-то стоящем.

Он точно знал, в какой момент хочет вернуться. Именно для этого и создают машины времени, не так ли?

Когда портал открылся, он издал радостный вопль от предвкушения встречи со старым другом. Знакомое бомбоубежище с серыми бетонными стенами и одинокой лампочкой, свисающей с потолка, наполнило Бренда теплым, знакомым ощущением детства.

Он, Эди и Бени приходили сюда как минимум раз в неделю с тех пор, как… Ну, наверное, с пятнадцати лет. То, что сначала было местом для игр и разговоров, со временем стало пристанищем. Их собственная пещера, только с подведенным электричеством, их Нарния, тайная хижина, как в сериалах или книжках, которую никак нельзя построить в густонаселенном районе.

Бени проводил там почти все время, и в этом была логика, поскольку убежище находилось рядом с домом, где он жил, и у него, единственного из троих, имелся ключ. Йони уже тогда по уши увяз в учебе, получал первую ученую степень по физике, а Эди каждый день по несколько часов усердно занимался на фортепьяно, так что по негласной договоренности Бени стал хранителем их вечного огня, тем, кто включал свет в убежище и ждал друзей, читая журнал, играя в «Game boy» или просто таращась в темный потолок. Они приходили – обычно позже, чем планировали, – и присоединялись к нему.

Помещение было почти пустым, и они старались не оставлять там ничего, что могло бы выдать их присутствие. Раз в полгода нанятый управой человек приходил, чтобы убраться и выбросить все лишнее, потому что «нужно быть готовыми к следующей войне; кто знает, когда она придет». Йони верил, что, пока убежище подготовлено, действует некий обратный закон Мерфи: войны не будет. Они не хотели оставлять следов, чтобы никто ничего не заподозрил и не выгнал их оттуда. В итоге, кроме большого дивана, каждый раз обдававшего облаком пыли смельчака, который на него садился, там почти ничего не было. Эта пустота нагоняла порой невероятную скуку, породившую несколько самых длинных разговоров, которые Бренд когда-либо вел.

Подростки обычно не распинаются о смысле жизни. Они спорили, что лучше – британский рок или американский, оценивали актрис по неджентльменской шкале, обсуждали возможный ход битвы между супергероями, делились философскими анекдотами, сводящимися к нескольким строкам, и эпизодами своей жизни, которые тогда казались важными, но забывались через пару дней.

В тот момент Йони и Бени сидели на диване, а Эди стоял перед ними с бутылкой пива в руках и разглагольствовал.

Пиво они впервые попробовали несколько месяцев назад. Йони не понравился его гадкий вкус, Бени повел плечами, Эди же начал притаскивать бутылку почти на каждую встречу, пил и приговаривал, что его мать пришла бы в ужас, если б узнала. Сейчас Бренд наблюдал за ним – за его молодой версией, которая еще давала выход скрытой энергии, размахивая руками и драматически вскидывая указательный палец при