Мстислав Дерзкий часть 1 - Тимур Машуков

наполнялись дорогим вином. Говор стал громче, лица раскраснелись. Скорбь быстро, по заведенному порядку, сменилась на необходимость «поддержать силы» и обсудить последние новости. Шёпот, сплетни, оценивающие взгляды. Этот пир лицемерия вызывал у меня тошноту.

Я постоял немного на своем посту, наблюдая, как Наталья, бледная, как полотно, поддерживает беседу с каким-то древним графом. Она делала то, что должна была делать хозяйка. Но я видел напряжение в ее плечах, замеченное только мною.

Дождавшись, когда обязательная часть действа закончится и все погрузятся в свои лицемерные беседы, я тихо, не привлекая внимания, отступил вглубь сада, а оттуда прошел через потайную дверь, ведущую в служебные помещения.

Я не пошел в свои покои. Мне нужно было другое. Я спустился в заброшенную, запыленную часть тренировочного комплекса, туда, куда не доносились ни голоса, ни музыка. Здесь пахло старым камнем, пылью и потом, впитавшимся в деревянные снаряды за десятилетия.

Я скинул видавшую виды куртку, остался в простых штанах и майке. Тело раздражающе ныло от вынужденной неподвижности, от сковывающей его скорби и ярости, которую приходилось сдерживать. Кровь гудела в висках, требуя действия, разрядки.

Я подошел к стойке с блинами, нагрузил штангу до предела, который мог осилить сейчас, в своем, не до конца восстановившемся, состоянии. Металл заскрипел, приняв вес.

И тогда я начал. Я решительно выжимал штангу, чувствуя, как горят мышцы, как по спине растекается знакомое, целительное жжение. Каждое движение было резким, яростным, лишенным всякой грации. Это не было просто тренировкой. Это был ритуал. Изгнание. Изгнание фальши этого дня, собственного бессилия, немой ярости на Устинова, на этих пустых щеголей, на всю эту прогнившую систему.

Потом пришел черед мешка. Я остервенело колотил по нему кулаками, ногами, локтями, пока кожа не содралась в кровь, а руки не онемели до боли. В голове стоял гул, заглушающий всё. Не было мыслей. Было только тело, доведенное до предела, и свинцовая тяжесть в мышцах, которая была единственным честным чувством за весь этот день.

Я выжимал из себя всё. Каплю за каплей. Пот заливал глаза, солёный и горький, как слезы, которые я не мог и не хотел проливать. Здесь, в подземелье, под стоны металла и свое хриплое дыхание, я был самим собой. Воином. А не маской в придворном спектакле.

И когда силы окончательно покинули меня, и я рухнул на колени, обливаясь потом, с дрожащими от перенапряжения руками, я наконец почувствовал внутри себя пустоту. Благословенную, чистую пустоту, в которой не было места ни лицемерию, ни горю, ни гневу.

Отдышавшись, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, медленно и тяжело, я поднялся с холодного каменного пола. Мысли, отточенные болью и физическим истощением, прояснились. Суета, ложь, напускное горе аристократов — все это осталось там, наверху, в мире света и притворства. Здесь, в подземелье, царили иные законы. Простые и честные, как удар стали.

Я подошел к стойке, куда положил свой меч. Не те бутафорские побрякушки, что висели на поясах прибывших аристократов, а настоящий, боевой. Длинный, обоюдоострый клинок, матово поблескивающий в тусклом свете одинокой лампы. Рукоять, оплетенная темной кожей, хранила отпечаток моей ладони.

Я взял его. И мир сузился до ширины клинка.

Сначала движения были медленными, почти медитативными. Я не рубил, не колол. Я чувствовал вес. Чувствовал, как он становится продолжением руки, как мышцы запоминают каждую траекторию. Плавные, невесомые взмахи, разрезающие воздух с тихим шепотом. Разминка. Знакомство. Восстановление связи между мной и оружием, что была ослаблена днями вынужденного бездействия.

А потом тень передо мной обрела форму. Не конкретного противника. Нет. Это была сама Тьма. Тот, кто стоял за кругом. Тот, кто послал умертвия. Тот, кто угрожал Наталье. Призрак с лицом, закрытым тенью, и руками из праха Нави.

И я атаковал.

Мягкость сменилась яростью. Резкий выпад вперед, клинок, описывающий смертоносную дугу. Блок, от которого в костяшках пальцев отзывается глухой удар. Шаг в сторону, уклон, молниеносный ответный удар снизу. Я не просто махал мечом. Я вел бой. С тенью. С самим собой. С тем пределом, что установило мое же тело.

Каждый мускул горел огнем. Спина, едва зажившая после когтей нежити, посылала острые, пронзительные сигналы протеста. Ноги подкашивались от усталости. Легкие, словно раскаленные мехи, с хрипом втягивали воздух, которого вечно не хватало.

Но я не останавливался. Я шел через это. Через стонущие от нагрузки мышцы. Через вопящее от боли тело. Через самого себя.

Я заставлял себя двигаться быстрее. Сильнее. Точнее. Каждый удар должен был быть идеальным. Каждый блок — непреодолимым. Я падал на одно колено, отскакивал, делал кувырок через плечо, вскакивал и снова атаковал. Пот заливал глаза, соленый и едкий. В ушах стоял звон — биение собственной крови.

Вот он — истинный путь. Не в молитвах проклятым богам, не в интригах при дворе. Он здесь. В этом месте. Где стирается грань между болью и силой, между истощением и ясностью. Воля, закаленная в горне собственного предела, — вот единственная магия, которой я доверял. Волхв? Возможно. Но не тот, что шепчет заклинания у алтаря. А тот, что кует свою мощь в молчании и боли, ударами сердца и клинка.

Я кружился, рубил, отступал и снова шел вперед. Дыхание рвалось из груди хриплым рыком. Мир расплывался, оставляя лишь цель и оружие. Я выходил за пределы. За те самые пределы, что казались непреодолимыми минуту назад. И за ними открывалась новая пустота, готовая быть заполненной свежей силой.

И когда тень, наконец, казалось, была повержена, когда последний, отчаянный удар рассек воздух с таким свистом, что даже лампа на стене задрожала, я замер. Меч застыл в финальном положении.

Тишина. Только бешеный стук сердца в ушах и свист в легких.

Пальцы разжались. Меч с глухим, усталым звоном упал на положенные заранее мягкие маты. Я не удержал его. Не было сил.

И сам рухнул рядом. Навзничь. На холодный, влажный камень. Смотрел в тусклый потолок, не видя его. Тело было чужим, тяжелым, разбитым. Каждая клетка кричала от перенапряжения. Но внутри… внутри царила тишина. Та самая, чистая, безразличная ко всему тишина пустоты после бури.

Я лежал и просто дышал. Чувствуя, как жар в мышцах медленно сменяется приятной, тяжелой истомой. Боль была, но это была добрая боль. Боль созидания, а не разрушения.

Цель стала еще на немного ближе. Не потому, что я узнал что-то новое. А потому, что стал на крошечную, но важную крупицу сильнее. Сильнее того, кто был вчера.

День прожит не зря.

Медленные хлопки выдернули меня из погружения в