Беглый - Дмитрий Шимохин

— Смотри-ка, Курила, — толкнул меня в бок Софрон, кивая на согнутые спины, — пашут не разгибаясь от зари до зари. И живут-то, погляди, в каких хатах нищих. А все одно — хозяева на своей земле. Не то что наш брат подневольный…

— Таки работают как муравьи! — вставил Изя, с профессиональным интересом наблюдая за торгом Хана с местными. — А своего не упустят, я вас умоляю! С них копейку лишнюю не слупишь! Ушлый народец!

Все чаще попадались встречные караваны с чаем, легкие двухколесные повозки с китайцами в синих халатах, скрипучие грузовые арбы, запряженные лохматыми волами. Брели верблюды и ослики, навьюченные хворостом и зерном. Проносились всадники на выносливых монгольских лошадках. Воздух полнился скрипом колес, криками погонщиков и звоном верблюжьих колокольчиков.

Наконец, в мареве жаркого дня показались зубчатые стены Гайнчжура. Внушительная крепостная стена из крупных неотесанных камней с массивными квадратными башнями выглядела мощно, но по-азиатски грубо. Город, как объяснил Хан, делился на монгольскую и китайскую части. Караван, подняв тучи пыли, медленно втянулся через высокие каменные ворота в китайскую часть.

Первое впечатление — оглушающий шум, невообразимая теснота и удушливая пыль. Лабиринт узких, кривых улочек, плотно застроенных одноэтажными глинобитными фанзами. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахами нечистот, едкого дыма и готовящейся еды — острого перца, чеснока, жареного масла. Отовсюду неслись крики торговцев, лай собак, рев верблюдов.

Санитарами на этих улицах были лишь вездесущие тощие собаки да черные вислобрюхие свиньи, деловито рывшиеся в мусоре.

Мы решили не испытывать судьбу в общем караван-сарае и сняли комнату на постоялом дворе — довольно просторную, но унылую и грязную каморку с земляным полом, широкой глинобитной лежанкой-каном и маленьким окном, заклеенным промасленной бумагой. Из мебели — лишь шаткий стол да пара табуретов.

Осмотрев город, мы пришли в еще большее уныние. Семенящие на изуродованных ножках знатные китаянки. Толпы полуголых детей с раздутыми животами, дряхлые старики, безучастно гревшиеся на солнце…

Я многое повидал в прошлой жизни — и пыльные городки Сахеля во времена Иностранного Легиона, и разрушенные аулы Чечни, — но такой концентрированной грязи, скученности и безысходного равнодушия к собственному убожеству, как в этом маньчжурском городе, не мог себе представить.

Все здесь казалось чужим, убогим, враждебным. На базаре царила обычная для востока суета. Самой ходовой монетой оказался кирпичный чай — плитки твердого, спрессованного чая пилили на куски и ими расплачивались буквально за все. Русские деньги местные брали неохотно, предпочитая китайские серебряные слитки-ланы или чай. Настроение после прогулки по городу было хуже некуда.

Оставалась последняя, тающая надежда — наше серебро. Под руководством Хана мы попытались пристроить хотя бы часть клада. Захар и Изя, взяв пару неказистых слитков, обошли несколько лавок. Вернулись к вечеру мрачные. Китайские торговцы, по их словам, были само радушие, кланялись, угощали чаем, но, когда дело доходило до цены, становились непробиваемо скупыми.

— Таки гроши предлагают, я вас умоляю! — возмущался Изя. — За наши слиточки, чистое заводское серебро, дают цену как за ломаный чугун! Говорят, форма подозрительная! Жулики!

— Дело не только в жадности, Изя, — устало покачал головой Захар. — Нюхом чуют, что оно с казенного завода. Краденое или от беглых. А тут граница, начальство хоть и продажное, но за такое и голову снять может. Боятся связываться. Да и золото здесь больше в ходу, серебро не так ценится, особенно в таких вот неказистых слитках.

Вечером Хан сообщил, что основной караван Лу Синя через пару дней двинется дальше на восток, через городок Баин-Тумэн к конечному пункту — большому торговому поселению Барун-Урт. Там, по его словам, и торг должен быть бойчее, и публика посолиднее, подальше от пограничных властей.

— Ну что, Курила, делать будем? — спросил Софрон, когда мы собрались в нашей каморке. — Оставаться здесь — дело гиблое. Серебро не сбыть, харчи дорогие, да и место неспокойное. Деньги наши тают!

Лица у всех были мрачные, осунувшиеся.

— Выбора у нас нет, — твердо сказал я. — От каравана отставать нельзя. Одни мы здесь пропадем. Поедем с Ханом. Может, там повезет больше. Главное — держаться вместе. Все молча согласились.

Перспектива была туманной, но это хоть какая-то перспектива. Мы снова были в пути, снова в неизвестность. Караван Лу Синя, отдохнув в Гайнчжуре, тронулся на восток.

Через несколько дней однообразного пути по холмистой степи, где единственным развлечением была охота на фазанов да наблюдение за тарбаганами, мы прибыли в Баин-Тумэн.

Если Гайнчжур показался нам грязной дырой, то Баин-Тумэн, хоть и не блистал чистотой, выглядел заметно оживленнее и богаче. Тот же лабиринт узких улочек, но здесь чувствовался размах торговли.

Китайские магазины, пузы, выставляли на улицу лучший товар в красивых резных павильонах-витринах. Над входами завлекали покупателей большие лакированные вывески с позолоченными иероглифами. Город делился на административную и торговую части, каждая со своей стеной.

Торговая, однако, имела немало пустырей. Самой оживленной была восточная улица — сплошной ряд лавок, харчевен, цирюлен, мастерских. Торговля шла бойко и прямо с лотков, создавая невообразимую толчею. Товаров было заметно больше, чем в Гайнчжуре, встречались и дорогие шелка, фарфор, изделия из кости.

Наш караван остановился на большом, шумном постоялом дворе. Двор был до отказа забит людьми, верблюдами, лошадьми. Едва мы спешились, как из дверей главной фанзы-трактира донесся зычный, негодующий бас, громыхавший по-русски:

— Да черт бы побрал этого ирода, амбаня вашего! Живоглот проклятый! Ворюга ненасытный! Чтоб ему пусто было на том и на этом свете!

Мы с товарищами переглянулись. Похоже, судьба снова свела нас с соотечественниками. Заинтересовавшись, мы направились к фанзе.

Нарушителем спокойствия оказался дородный мужчина лет сорока пяти, в добротной темно-синей суконной поддевке поверх ярко-красной шелковой рубахи, подпоясанный узорчатым кушаком. Широкое, медно-красное, словно начищенный самовар, лицо его с густой русой бородой лопатой прямо-таки тряслось от гнева. Типичный русский купец средней руки, энергичный и себе на уме.

— Почто так гневаетесь, господин хороший? Аль обидел кто не по делу? — спросил я его с той бесцеремонной развязностью, что легко возникает между русскими на чужбине. Рядом остановились Левицкий, с аристократическим любопытством разглядывавший купца, и Изя, уже прикидывавший, нельзя ли извлечь из знакомства коммерческую выгоду.

Глава 4

Глава 4

Купец резко обернулся, смерил нас быстрым, пронзительным взглядом — оборванных, пыльных, загорелых дочерна, но все же своих, русских. Гнев на его лице, красном, как начищенный самовар, слегка поутих, сменившись горечью и такой досадой, что кулаки сами