Железный Ворон - Ярослав Мечников

— Нянюшка Агриппина передала мне ваш разговор, — начал он спокойным, почти лекционным тоном. — Вы утверждаете, что не помните обстоятельств дуэли. Что не помните, какая Проверка вас ждёт. Что задаёте вопросы о том, не сон ли это. Это правда?

Он смотрел прямо на меня, и в его взгляде не было осуждения, только профессиональный интерес. Это был не допрос, а сбор анамнеза.

— А теперь я прихожу и чувствую остаточную эманацию от плетения, которое ваше тело сейчас просто не в состоянии выдержать. — Он сделал паузу. — Вы пытались сотворить что-то базовое, верно? Скорее всего, простую световую нить. И даже это вас чуть не подкосило.

Он не спрашивал. Он утверждал. И был абсолютно прав.

— Алексей, — его голос стал чуть мягче, — я не ваш наставник и не ректор. Моя работа — чинить то, что вы, студенты, с завидным упорством ломаете. В данном случае — ваше эфирное тело. И чтобы его починить, мне нужна правда. Что именно вы помните?

Он ждал ответа, терпеливо глядя на меня своими светлыми, всевидящими глазами. Сейчас от моего ответа зависело очень многое. Могу ли я ему доверять? Или он просто собирает информацию, чтобы доложить «отцу» или ректору о том, что отпрыск Воронцовых окончательно свихнулся?

Я тяжело вздохнул. Воздух в лёгких словно превратился в свинец. Я смотрел на свои бледные руки, лежащие поверх серого одеяла, пытаясь подобрать слова. Каждое слово сейчас было как шаг по минному полю.

С одной стороны, нужно играть роль. Ведь быть полным профаном, не помнящим абсолютно ничего — это верный путь в сумасшедший дом или, как минимум, к отчислению. Мне кажется, что так нужно… — подсказала какая-то интуитивная часть сознания, оставшаяся от Алексея.

Но с другой стороны… если я действительно болен, если у меня амнезия… может, это шанс? Шанс выиграть время.

Я поднял на лекаря взгляд, стараясь вложить в него всю возможную надежду, на которую только был способен. Голос прозвучал чуть дрожаще.

— Скажите… если я правда ничего не помню… эта Проверка… можно ли её будет как-то отсрочить? Ну… как бы по состоянию здоровья?

Лекарь Матвеев молчал несколько секунд, внимательно изучая моё лицо. Его светлые глаза, казалось, пытались заглянуть мне прямо в душу. Я ожидал чего угодно: усмешки, отказа, сухого «нет». Но его реакция была другой.

Он снова устало вздохнул, и в этом вздохе слышалась целая вселенная бюрократических правил этого мира.

— Теоретически, — начал он медленно, словно взвешивая каждое слово, — при обширном повреждении эфирного тела, затронувшем центры памяти, совет Академии может дать отсрочку. Это называется «академический отпуск по состоянию эфирного здоровья».

Моё сердце забилось чаще. Шанс! Есть шанс!

— Но, — продолжил лекарь, и это «но» прозвучало как приговор, — есть два нюанса, княжич. Во-первых, для этого потребуется полное и всестороннее обследование вашего сознания комиссией, состоящей из трёх магистров-менталистов. Это крайне инвазивная и неприятная процедура. Они будут копаться в вашей памяти, в ваших мыслях, как в сундуке со старым хламом. Они увидят всё. И если они решат, что вы симулируете… последствия будут гораздо хуже, чем простое отчисление.

Меня прошиб холодный пот. Менталисты. Копаться в мыслях. Они увидят, что я не Алексей. Они увидят Петра Сальникова, цех, автобус, мою прошлую жизнь… Это был не вариант. Это была катастрофа.

— И во-вторых, — продолжил Матвеев, не сводя с меня глаз, — в вашем конкретном случае, это решение будет принимать не только совет Академии, но и глава вашего Рода. А ваш отец, князь Дмитрий Воронцов, уже был уведомлён о вашей дуэли. И его ответ был предельно ясен: «Никаких отсрочек. Пусть сдает со всеми. Провал будет означать, что в Роду Воронцовых одним бездарем меньше».

Он произнёс последние слова ровным тоном, просто цитируя, но они ударили меня, как плетью. Я вспомнил тот обрывок памяти: холодный взгляд мужчины с перстнем. Стало ясно, что от «отца» помощи ждать не приходится. Наоборот. Он ждёт моего провала.

Лекарь помолчал, давая мне осознать весь ужас положения.

— Так что, видите, княжич, — закончил он тихо, — отсрочка для вас — не выход. Это ловушка. Ваш единственный путь — это как-то собраться с силами и сдать эту Проверку. Или, по крайней мере, попытаться.

Он смотрел на меня с чем-то похожим на профессиональное сочувствие. Он обрисовал мне ситуацию без прикрас, показав все острые углы. Он не пытался меня обмануть.

Теперь я знал всё. Пути назад не было. Отсрочки не будет. Впереди — только Проверка, к которой я абсолютно не готов.

Слова лекаря обрушились на меня, как тонна кирпичей, погребая под собой последнюю робкую надежду. Ловушка. Вот что такое отсрочка. Либо менталисты, которые вывернут мой мозг наизнанку и обнаружат самозванца, либо гнев «отца», который, похоже, только и ждёт повода, чтобы списать «непутёвого сына» со счетов.

Я понял, что другого пути нет. Нужно играть. Нужно принять правила этой безумной игры, иначе она меня сожрёт.

Но где-то глубоко внутри, под страхом и отчаянием, зародилось упрямое раздражение. А если не сдам — так и не сдам! И чёрт с ними, с этими Воронцовыми и их академиями! — пронеслось в голове. — Найду, чем здесь заняться! Интересно, есть тут какой-нибудь завод или что-то в этом роде? Мысль о привычном, понятном труде, о мире механизмов и схем, на секунду показалась спасительной гаванью в этом бушующем море магии и аристократических интриг.

Но это была лишь минутная слабость. Сейчас нужно было выжить здесь.

Я поднял голову и посмотрел лекарю прямо в глаза. Я решил сказать ему полуправду. Это был мой единственный шанс.

— Ладно… — мой голос обрёл твёрдость, которой я сам от себя не ожидал. — Я скажу вам правду. Полную правду, как она есть.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, выстраивая легенду.

— Я помню. Что-то. Обрывками, как во сне. Я помню моменты дуэли, вспышки света, лицо Голицына… Вспоминаю какие-то образы, картинки из… прошлого. Но собрать всё это в цельную картину упорно не получается. Словно в голове разбили зеркало, и я вижу мир через тысячи дрожащих осколков.

Я говорил искренне, потому что по сути так оно и было, просто я опускал самую главную деталь.

— Я в отчаянном положении, — я развёл руками, демонстрируя своё бессилие. — И вот