Археологи против пришельцев - Алексей Юрьевич Елисеев

как липкий пот струится по спине, и пытался заставить мозг работать. Рядом, тяжело дыша, на коленях сидела Стелла. Её лицо, обычно такое непроницаемое, было искажено смесью животного страха и благоговения. Камень… Сердце этого, попа всё ещё был в её руках, он тускло пульсировал тёмным, как сердце проклятого бога, только что пробудившегося от эонов сна.

— Ну что, Стелла, — прохрипел я, сарказм — мой последний бастион — ещё держался. — Это и есть твой «прорыв в археологии»? Или мы просто вляпались в твой любимый миф про блюющих змеев и хтонических битв?

Она медленно повернула ко мне голову. Взгляд был острым, как и прежде, но теперь в его глубине плескался первобытный ужас.

— Егор, заткнись. Хотя бы на минуту. Ты понимаешь… где мы? Это не просто находка. Это Врата. Мы… мы пересекли грань! Это реальность, о которой писали в запретных текстах!

Я хмыкнул, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, и снова огляделся. Чёрные пирамиды внушали иррациональный, животный страх.

— О да, грань. Я пересёк её, когда согласился везти научный цирк в задницу мира. А теперь мы в кошмаре, где местные аборигены, похоже, практикуют нудизм и поклоняются плохой архитектуре. Кстати, если твой Апоп — демиург, то это он создал… вот это всё? Своеобразное у него чувство прекрасного…

Она стиснула зубы, её взгляд снова упал на камень. Пальцы, тонкие и нервные, сжали его так, будто это был единственный якорь в этом море безумия.

— Ты не понимаешь. Это не миф. Это ключ. Твоя кровь, Егор. Она… она активировала его. Открыла путь. Ты… ты можешь быть частью этого.

Я невесело хмыкнул.

— Частью чего? Культа смерти? Блюющего змея? Или я просто универсальный донор для активации всякой демонической хрени? Знаешь, Стелла, если моя кровь — это билет в ад, я требую вернуть деньги. А пока давай подумаем, как нам вернуться в лагерь к ужину и не стать закуской для вон тех голых ребят, которые уже смотрят на нас, как на шведский стол.

Она не ответила, но я видел, как напряглось её тело. Мы сидели на песке, окружённые тенями древнего, как само время, ужаса. И я думал: «Вот и всё, Егор. Ты хотел приключений? Ты хотел коснуться её мира? Ну вот, теперь хоть затрогайся.»

Но где-то глубоко, под толстым слоем цинизма и животного страха, шевельнулась тварь похуже — жгучее, нездоровое любопытство. Потому что если это конец, то, по крайней мере, он будет интересным. И если мне суждено сгинуть, то пусть это будет здесь, рядом с ней. Рядом с женщиной, которая притягивает, как магнит.

Глава 4

Язык Змея

Я стоял на раскалённом песке, ощущая это даже через подошвы ботинок. Пот и пыль смешивались в мерзкую, липкую корку, от которой хотелось содрать себя кожу. Над головой нависали чёрные пирамиды — шпили нечеловеческой архитектуры, словно вырванные из ткани кошмара и застывшие в этом пекле. Их острые, как лезвия, грани рассекали фиолетовое небо, будто хирургический скальпель, вскрывающий гноящуюся рану реальности. Вокруг ютились глинобитные лачуги, кривые, убогие, будто слепленные из глины дрожащими руками помрачившегося умом старца. Между этими хибарами бродили нагие фигуры, их кожа лоснилась от пота, а взгляды были пустыми, как у скотины. Воздух обволакивал, давил на грудь, пропитанный вонью гниющей органики и приторно-сладким смрадом, от которого внутренности скручивало в узел.

Я покосился на Стеллу. Её лицо, обычно холодное, словно выточенное из гранита, теперь искажала гремучая смесь животного ужаса и почти религиозного экстаза. В руках она всё ещё сжимала этот треклятый артефакт, так называемое «Сердце Апопа». Её тонкие пальцы подрагивали, хотя она изо всех сил старалась это скрыть, цепляясь за личину непреклонной жрицы науки, познавшей тайну веков.

— Что за шабаш нудистов-оккультистов? — прохрипел я, силясь сарказмом заглушить леденящий страх, что полз по позвоночнику, как змея по шее.

Голос мой звучал так, будто я глотал битое стекло всю ночь напролёт.

— Невероятно! — выдохнула она, почти шёпотом, но с таким придыханием, что прозвучало, как заклинание.

Её взгляд, жадный, почти одержимый, пожирал чёрные громады пирамид.

— Это…

— Что именно «это»? — я сощурился, заранее готовясь к очередной научной проповеди о древностях.

— Мы не просто переместились через пространство. Мы прорвались сквозь время! — её голос дрогнул от возбуждения, а палец, указывающий на пирамиды, заметно трясся. — Это переворачивает всё, что нам известно о додинастическом Египте! Это не та земля фараонов, что описана в хрониках. Это нечто… иное.

Я хмыкнул, смахивая липкий пот со лба. Мозг гудел, как старый трансформатор перед взрывом, а в груди ворочалось тяжёлое, как надгробие, предчувствие. Я, Егор Клюквин, человек-утёс, адепт холодного, трезвого рассудка до мозга костей, вляпался в такую хтонь, что ни один дешёвый ужастик или бредовый опус о попаданцах не мог бы её вообразить. Но пирамиды стояли передо мной, реальные, как боль от удара молотом. И эти голые дикари, пялящиеся на нас с безжизненной тоской, — тоже не плод воображения.

— Ставлю сто к одному, что на том камне была какая-то заморская дурь, — буркнул я, цепляясь за последнюю соломинку рациональности, как утопающий за щепку. — Мы под кайфом, не иначе. Скоро отпустит, и я очнусь в своей палатке с похмельем и парой килограмм песка в трусах.

Стелла резко повернулась ко мне, её взгляд острый, как лезвие обсидианового клинка, полоснул по моему лицу.