Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Вы слишком наряжаетесь для простого горожанина, — резко прервал я его. — Быть может, пропажа вашего одеяния — это знак, дабы вы умерили гордыню и вкусили благовоспитанной скромности, а не греховного тщеславия…

Он громко сглотнул и посмотрел на меня взглядом побитой собаки.

— Разумеется, — гладко и смиренно ответил он. — С огромной радостью я последую вашему мудрому совету, господин инквизитор, а сейчас лишь бы хоть что-нибудь на спину накинуть… — Тон его голоса сменился на умоляющий.

— Подождем, что найдет наш юноша, — сказал я.

— Если вашей милости не помешает, могу ли я? — Баум указал на столешницу, где стояла миска с молодыми, июльскими яблоками. — Со вчерашнего дня у меня маковой росинки во рту не было, — пожаловался он.

— Кушайте на здоровье, — ответил я. — Но они кислые, как черти.

— А, мне все равно. — Он с таким рвением вгрызся в мякоть, что сок брызнул во все стороны.

Затем время потекло так, что я сидел, просматривая документы других узников, а Баум поглощал яблоки с такой скоростью и с такой тщательностью, что не прошло и нескольких мгновений, как миска опустела. Аптекарь не оставил даже огрызков. Вскоре наконец появился секретарь, неся нечто, что с большой долей благожелательности можно было бы назвать подобием одеяния. А говоря без благожелательности, это был грязный серый плащ, напоминающий рясу, и стоптанные сандалии.

— Я должен это надеть? — язвительно спросил Баум, испепеляя канцеляриста взглядом.

— Вы всегда можете подпоясаться тряпкой, которую уже получили, и так дойти до дома, — сказал я. — И даже больше скажу: Святой Официум дарит вам этот наряд навсегда!

Секретарь рассмеялся, однако до аптекаря моя блестящая шутка, казалось, не дошла, ибо он сделал мрачное лицо.

— Перестаньте капризничать и надевайте, что вам дали, — приказал я уже резким тоном. — У меня нет времени, чтобы тратить на вас весь день.

Волей-неволей он накинул на голое тело плащ, который, очевидно, был сшит на кого-то гораздо более рослого, потому что невысокому Бауму материя доходила до щиколоток и висела свободными складками.

— Не шелковое белье, а? — съязвил канцелярист.

— Зато как хорошо проветривается в такой июльский зной, как сегодня, — заметил я. — Ну что ж, пойдемте, господин аптекарь, посмотрим, осталось ли что-нибудь от вашего каменного дома.

Он бросил на меня острый взгляд.

— С самого начала я не полагался лишь на собственные силы, — заявил он. — Поэтому я нанял крепкого сторожа! Уже немолодого, правда, но еще вполне дюжего. А впрочем, большая часть утвари прибудет вместе с моими помощниками, так что ценных вещей внутри немного. Но вы думаете, кто-то и вправду мог вломиться? — На этот раз я уже видел, что он обеспокоен.

— Посмотрим, — ответил я.

— Ставлю пять грошей, что вломились, — произнес секретарь с таким удовлетворением, будто сам вломился к Бауму и похитил у него множество ценностей. — Что могли — украли, что не могли — попортили. А потом нагадили на пол. Вот увидите!

— Ну-ну, господин Баум, не переживайте раньше времени, — сказал я, видя, что аптекарь близок к слезам. — У вас наверняка были решетки, были засовы, вы наняли сторожа, район хороший, и его патрулируют цеховые дозоры. Так что, может, ничего и не случилось…

— Может, может, — с надеждой повторил он и возвел очи к закопченному потолку. — Лишь бы так и было. Боже святый, благодарю вас за доброе слово.

* * *

Зной стоял невыносимый. Раскаленное добела солнце било лучами с безоблачного неба, словно Гелиос остановил свою огненную колесницу прямо над нашим городом и швырял в него раскаленные копья. Воздух между каменными домами стоял неподвижно, не тревожимый ни малейшим дуновением ветерка. Когда мы шли по улице, казалось, будто мы прохаживаемся меж раскаленных доменных печей и вдыхаем жар, что пыхал из их недр. Что хуже, путь наш лежал строго на юг, а потому солнце светило нам прямо в глаза, и мы даже не могли укрыться в тени домов, ибо тени этой попросту нигде не было. Наконец, свернув в боковой переулок, нам удалось остановиться под домом, который укрыл нас от солнца.

— Что за дьявольский котел, — выдохнул Баум, утирая пот со лба рукавом плаща.

— Вижу, вы, как и я, не жалуете июльскую жару, — уныло отозвался я.

Он кивнул.

— Даст Бог, если мой дом стоит, как и должен стоять, то у меня есть прохладный погребок, а в нем — особого вкуса напиток, укрепляющий тело и ум. Я вас угощу.

— Пока солнце не сойдет с небес, я не дам себя уговорить ни на какой хмельной напиток, — возразил я.

— О нет, я не о хмельном. — Он покачал головой. — Это всего лишь напиток по моему собственному рецепту, который я пока назвал лишь в мыслях. — Щеки его были красны от жары, но, кажется, сейчас он покраснел еще больше. — А именно: Вкусная Вода Баума.

Я кивнул.

— Сейчас бы я выпил любой воды, вкусной или нет, — промолвил я. — Пойдемте, господин аптекарь, — добавил я. — Стояние здесь не даст нам ничего, кроме того, что когда мы выйдем на открытое солнце, нам станет еще тяжелее.

— Пойдемте, — согласился он и засеменил в полушаге позади меня.

Длинный плащ, определенно слишком длинный для его роста, доставлял ему неудобства, и он все время должен был придерживать его у пояса, чтобы не наступить на край полы.

— Вам не нравится, да? — спросил он.

— А кому бы понравилось?

— Я пока не придумал ничего лучше, но это только начало… — сказал он защищающимся тоном.

— О чем вы говорите?

— О названии для моего напитка, — удивленно пояснил он. — О Вкусной Воде Баума.

— Я вовсе не говорю, что название мне не нравится, — произнес я. — И уж точно я бы с удовольствием испил этой воды. Я все время думал об этой дьявольской погоде.

Мы проходили мимо статуи Двуликого Христа, и как раз сейчас на нас взирал лик, искаженный страданием, с терновым венцом, глубоко впившимся в чело. Я вздохнул, ибо, может, это и была греховная мысль (даже наверняка была!), но я чувствовал себя почти так, словно взбираюсь на Голгофу с крестом на избичеванных плечах… Да, зной определенно дурно на меня действовал, раз уж такие образы приходили мне в голову. Но что поделать? И то хорошо, что я не жил в Испании или южной Италии. Там бы я только и получил сполна!

— Аж тоска берет по тучам, дождю, холоду и туману, — вздохнул Баум. — Только вот когда наступит осень, мы снова будем жалеть, что даже слишком мало погрелись на