Последний исповедник - Эдуард Сероусов

– И ее убили тем же способом, – закончила Майя. – Око за око.

Томас кивнул: – Это не может быть совпадением. Кто-то знает содержание исповеди.

– Невозможно, – Майя покачала головой. – Система безупречна. Тройное шифрование, одноразовые ключи, временные серверы… Даже если бы кто-то перехватил сигнал, он получил бы только зашифрованные данные.

– Тем не менее, факт остается фактом – Элизабет мертва, и способ ее убийства точно повторяет грех, в котором она исповедовалась.

Майя откинулась на спинку стула, ее пальцы быстро двигались по невидимой клавиатуре – она работала с имплантированным интерфейсом, анализируя данные.

– Я проверю всю систему заново. Возможно, есть какая-то уязвимость, которую мы не учли. Но это займет время. А пока…

– А пока мы должны предупредить остальных, – тихо произнес Томас. – Если другие исповеди также были скомпрометированы…

Он не закончил фразу, но Майя понимающе кивнула: – Я займусь этим. Но нам нужно узнать больше об убийстве. Полицейские отчеты, материалы расследования… Без этих данных мы действуем вслепую.

Томас задумался. У них не было легального доступа к такой информации. Проникновение в полицейские базы данных было связано с огромным риском.

– Я попробую получить информацию другим путем, – наконец произнес он. – У меня есть контакт… человек, который может иметь доступ к расследованию.

Майя подняла бровь: – Ты доверяешь этому человеку?

– Не полностью. Но у нас нет выбора.

Майя кивнула, затем протянула руку, как будто показывая Томасу что-то на своем планшете. Вместо этого она незаметно передала ему миниатюрный чип.

– Новый протокол безопасности. Замени свой ключ на этот. Он генерирует уникальный код для каждого сеанса и самоуничтожается при попытке взлома. Это не решит проблему, если утечка уже произошла, но предотвратит новые.

Томас спрятал чип и допил свой кофе. Их встреча подходила к концу – слишком долгое общение могло вызвать подозрения.

– Будь осторожен, – сказала Майя на прощание, и в ее глазах промелькнуло неподдельное беспокойство. – Если кто-то действительно охотится на тех, кто исповедовался…

– Со мной все будет в порядке, – заверил ее Томас с легкой улыбкой. – Я не исповедовался уже очень давно.

Покинув кафе, Томас не сразу направился домой. Вместо этого он сделал большой крюк, пройдя через несколько уровней Матрицы, петляя в толпе, несколько раз меняя общественный транспорт – стандартные меры предосторожности для того, кто живет под постоянным наблюдением.

Во время этой прогулки он позволил своим мыслям вернуться в прошлое – не в недавнее, связанное с убийством Элизабет Кларк, а в далекое, почти забытое, в те дни, когда он еще был профессором теологии и семиотики в Университете Нового Вавилона.

Он вспомнил свой просторный кабинет с видом на университетский парк, заполненный книгами – настоящими бумажными книгами, которые он собирал годами. Вспомнил своих студентов, их яркие, полные энтузиазма лица во время дискуссий о природе веры, о символических системах религий, о взаимопроникновении теологических и философских концепций.

Профессор Томас Лазарь был уважаемым ученым, его работы по семиотике религиозных текстов цитировались в научных журналах, его приглашали на международные конференции. Он не был фанатиком или догматиком – скорее, интеллектуалом, который находил в религии богатейший материал для исследования человеческой культуры и психологии.

И была Ева – его жена, коллега, единомышленница. Преподаватель этики, с более прогрессивными, чем у него, взглядами, всегда готовая к интеллектуальному спору, всегда способная увидеть другую сторону аргумента. Ее смех, ее глаза, светящиеся энтузиазмом во время их долгих вечерних дискуссий…

И была маленькая Сара, их дочь, с умными глазами и бесконечными "почему", с улыбкой, которая освещала мир Томаса даже в самые темные дни.

Все это исчезло за одну ночь.

Это произошло в разгар Новой Теократической Войны, когда религиозные конфликты охватили планету. Томас наблюдал, как политики использовали веру в качестве инструмента манипуляции, как фанатики всех мастей извращали духовные учения для оправдания насилия, как древние тексты, призывавшие к милосердию, интерпретировались как призывы к ненависти.

Он говорил об этом на своих лекциях, писал статьи, предупреждая об опасности фундаментализма. Но этого было недостаточно. События развивались слишком быстро.

После серии катастрофических террористических актов, совершенных радикальными религиозными группами, мировое сообщество приняло "Протокол когнитивной безопасности" – международный акт, объявлявший религиозный фанатизм "угрозой планетарного масштаба" и устанавливавший глобальный контроль над религиозными практиками.

Поначалу это казалось разумной мерой. Ограничения касались лишь экстремистских течений и агрессивного прозелитизма. Но постепенно, шаг за шагом, определение "опасной веры" расширялось. Сначала под запрет попали религиозные собрания без государственной регистрации. Затем – религиозное воспитание детей. Затем – публичное выражение веры.

А потом пришло "Великое Очищение" – глобальная кампания по устранению "когнитивной инфекции". Религиозные тексты были объявлены "потенциально опасными материалами" и подлежали уничтожению. Храмы и церкви закрывались или преобразовывались в "Центры рациональности". Верующие подвергались принудительной "когнитивной терапии".

Университет Нового Вавилона, с его богатой теологической традицией и ценными религиозными архивами, стал одной из первых целей.

Томас до сих пор помнил ту ночь – запах дыма, крики, топот сапог по мраморным полам университетских коридоров. Он был на ночной конференции с коллегами, обсуждая стратегию сохранения академических религиозных исследований в новых условиях. Ева и Сара должны были уехать к родителям Евы в тот же вечер, но задержались, потому что Сара забыла своего любимого плюшевого медвежонка в университетской детской комнате.

Отряд "когнитивной безопасности" ворвался в здание без предупреждения. Началась паника. Томас пытался добраться до жилого корпуса, где, как он думал, все еще были Ева и Сара. Его остановили, избили, заперли в подсобном помещении вместе с другими преподавателями.

Когда их выпустили через два дня, университетский городок был неузнаваем. Библиотека сгорела дотла. Жилой корпус, где жили семьи преподавателей, был разрушен в результате "случайного" взрыва системы безопасности.

Ева и Сара оказались среди погибших.

Томас помнил, как стоял перед руинами, неспособный плакать, неспособный кричать, ощущая лишь пустоту, настолько абсолютную, что она казалась физическим веществом, заполнившим его изнутри.

В последующие месяцы он наблюдал, как мир меняется. Как страх перед религиозным фанатизмом трансформируется в тотальное отрицание любой формы духовности. Как на руинах мультикультурного общества возникает новая ортодоксия – культ рациональности, не менее догматичный, чем религиозные системы, которые он заменил.

Томас мог бы уйти в озлобленность, мог бы обратиться к насильственному сопротивлению, как многие бывшие верующие. Но вместо этого он выбрал другой путь.

Отец Бенедикт – старый священник, преподававший историю церкви, чудом избежавший "когнитивной чистки" – нашел Томаса в дешевом хостеле, где тот жил после потери всего. Увидев состояние бывшего профессора – опустошенного, потерявшего