Иные - Александра Яковлева

протискивался и пробивался через толпу. Краем уха услышал, как его окликнул Эберхард, которому, наверное, уже наябедничала Герта, но даже не повернул головы. У дверей его, однако, перехватила Далия — в прямом смысле схватила за руку и дернула на себя.

— Не ходи туда, — попросила она.

Вид у Далии был странный, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить: так выглядят люди, когда напуганы. Борух осторожно высвободился из ее хватки.

— Чего ты? — улыбнулся он. — Где-то видишь воронов, которые выклюют мне сердце? Я пока нет.

Он вошел в комнату, где весело трещал камин, а гости отдыхали от танцев, развалившись на диванах с гнутыми изящными ножками. Мужчины курили сигары и обсуждали скучные взрослые дела. Женщины подносили к напомаженным ртам острые кончики мундштуков и выдыхали колечки дыма. Они шушукались между собой и тихо смеялись. Некоторые воспитанники тоже были здесь. Ансельм развлекал гостей тем, что метал ножи в мишень: у него был хороший бросок, несмотря на подбитый глаз. Другой мальчик, Петер, показывал карточные фокусы. Агнесс и Хелена сели за рояль и завели грустную песню про осень и птиц, которые улетают домой. Катарина не разрешила ее исполнять, но девочки репетировали ее много дней, не замолкая, и, конечно, им хотелось показать себя. У Боруха от нее уже болела голова.

Оставив поднос на крышке рояля, Борух прошел к окну, у которого стоял шахматный стол из зеленого, с прожилками и разводами, камня. Он сел в кресло и тронул ферзя. Фигуры были не такие, как деревянные дедушкины. Тяжелые и тоже каменные, непривычно холодные, они выскальзывали из пальцев, будто совсем не хотели сражаться.

Борух прикоснулся по очереди к каждой фигуре, выравнивая их. Краем глаза он следил за Канарисом. Тот медленно обходил всю комнату, разглядывая картины и прочие диковинки. Посмотрел, как метает ножи Ансельм. Подошел было к Далии: та проскользнула в комнату следом за Борухом и уже рассыпала руны перед светловолосым юношей, чем-то похожим на Канариса. Наверное, сын, подумал Борух. Далия что-то объясняла, показывая на выпавшие руны, но в этот раз не закатывала глаз и не хрипела. Может, и гадала не по-настоящему. Боруху очень захотелось, чтобы Далия просто дурила этого холеного паренька, который отчего-то сидит здесь и слушает глупые предсказания вместо того, чтобы маршировать в высоких сапогах с винтовкой на плече. Конечно, сыны адмиралов не маршируют. Маршируют такие, как Абель, и Кристоф, и Лотар, и Фридрих…

— Играешь в шахматы?

Борух поднял голову. Он так увлекся, наблюдая за Далией, что не заметил, как к нему подошел адмирал Канарис. От Канариса пахло сладким шампанским и смертью. К кителю был приколот комплимент с ленточкой, испачканной чьей-то кровью.

Борух выпрямился и отчеканил, как учил Эберхард:

— Так точно, господин! Не хотите ли сыграть со мной в быстрые шахматы? На деньги. У меня есть… — Он пошарил по карманам и выложил несколько рейхсмарок. — Вот.

Адмирал расхохотался и хлопнул Боруха по плечу так, что тот пошатнулся и снова упал в кресло.

— Пари, значит? А давай! — Канарис сел напротив, за черные фигуры. — Тогда твой ход, мальчик.

Борух начал с классического открытого дебюта, чтобы усыпить бдительность противника. Взрослые вечно недооценивают детей, а такие, как Канарис, и подавно. Адмирал, конечно, сразу купился и, хоть играл отлично, стал совсем невнимательным. Борух делал вид, что проигрывает, а сам готовил ловушку.

Адмирал все больше распалялся, уничтожая белые фигуры одну за другой. Близкая победа кружила ему голову. Вокруг собралась целая толпа зрителей. Гости затаив дыхание наблюдали за поединком, даже Агнесс и Хелена притихли, вспугнутые Катариной.

Тут в комнату вошел офицер, стуча грязными, как после долгой дороги, сапогами. Борух не видел его на празднике, и сам офицер, кажется, тоже был удивлен, что находится здесь. Он приблизился к шахматному столу — на рукаве полыхнула красная нашивка с двумя черными молниями, наклонился к адмиралу, зашептал ему на ухо. Что-то о поезде с зерном и убийствах.

Лицо адмирала потемнело, но он и не думал прерывать партию — только кивнул офицеру и съел белого слона. Пора было заканчивать. Борух двинул пешку, еще ход, другой — и Канарис, сам все мгновенно осознав, развел руками. Он хлопнул по столу, и несколько мятых купюр приземлились около поверженных фигур.

— Он меня обчистил! — хохотал адмирал, обнажив крупные белые зубы. — Обчистил! Гений!

Он несколько раз хлопнул в ладоши, и остальные подхватили аплодисменты. Борух оглядел гостей: глаза светлые, лица сытые, тип нордический. Смотрят на него, как на зверька в цирке. Канарис протянул руку, большую и влажно-теплую, липкую от пирожных. Деньги, которые он выложил на стол, тоже, наверное, были потными и липкими.

— Для меня честь играть с таким сильным соперником! — рокотал Канарис. — Как тебя зовут, вундеркинд?

Вундеркинд по-немецки значило одаренный ребенок, дословно — чудесное дитя. Борух не чувствовал себя чудесным. Разве что немного — но только потому, что больше не боялся, а вовсе не из-за шахмат. Играть хорошо в шахматы не так сложно, как забыть о страхе.

Борух открыл рот, чтобы ответить, и встретился глазами с Катариной. Она будто сразу поняла, что произойдет дальше, у нее на лице это было написано. Борух увидел, как дрогнула ее нижняя губа, а красивые брови поползли вверх. Да, люди так выглядят, когда напуганы, убедился Борух.

Но бояться тут нечего, подумал он. Ведь правда сильнее страха.

И поэтому он сказал громко, чтобы услышали все:

— Меня зовут Борух.

В комнате повисла тишина — но не только из-за имени. Борух произнес его на языке своего народа. Звуки идиша, похожего на немецкий, но все-таки другого языка, сорвались легко и естественно, будто давно этого ждали.

Катарина подалась вперед и застыла, вцепившись в обивку дивана. Из полумрака выступил герр Нойманн — он, кажется, хотел все уладить, свести к шутке. Но какие могут быть шутки, подумал Борух, если его страха больше нет, а захваченный Вроцлав, сапоги и выстрелы, лагеря и сломанные кресты, могилы без тел и тела без могил — все это есть. Какие тут шутки.

Щеку обожгло до слез. Удар был такой сильный, что Борух упал и врезался затылком в угол шахматного стола. В голове зазвенело, кто-то вскрикнул. Канарис вытянул из кобуры револьвер и направил ему в лицо. Он держал оружие в левой руке, а правую, которую пожимал Борух, вытирал о штанину. Далия была совсем рядом, испуганная и в то же время осуждающая.