Ловец кошмаров - Валентина Владимировна Белякова

Когда Кара в очередной раз споткнулась и я развернулся, чтобы помочь ей, то невольно поднял взгляд. Сразу несколько щупалец тянулись к нам, а остальные заполняли всё пространство на фоне. На первый взгляд они представляли собой дрожащее волокнистое месиво, но, если проследить одну конечность, можно было увидеть, что она разделяется на две, затем каждая – ещё пополам, и снова. И так каждый отросток, каждый усик и даже шерстинка бесконечно копирует себя, утягивая разум во фрактальный плен. И невозможно оторвать взгляд от симулякра всего сущего, который двоится, двоится, двоится-двоится-двоится…

Кара дала мне звонкую пощёчину и навалилась всем весом, заставив упасть. Железная клешня просвистела прямо у меня над ухом и вцепилась в край огромной пепельницы. За долю секунды она играючи смахнула её с края. Лязг зубов. Хруст стекла.

– Мы от неё не убежим, – прокричала Кара мне в ухо.

– Знаю, – ответил я одними губами, – надо поджечь эту кошку драную.

– Как?! Спичками кидаться?

Я с трудом поднялся сначала на колени, потом на ноги, заковылял вперёд. Взглядом лихорадочно шарил по дороге-стойке: горстка сигаретного пепла, как прах забытого мертвеца, наполовину полная рюмка размером с бочку для дождевой воды, жёваная жвачка, похожая на бледные помятые мозги… Ничего подходящего для моего плана!

– Она жрёт всё подряд и уже насквозь пропиталась спиртом. Нужно заставить её съесть что-нибудь горящее. Достаточно крупное, чтобы не потушилось слюной.

– Например?

Я огляделся в последний раз. Безрезультатно.

– Нас.

Дальнейших объяснений не потребовалось. Кара не стала спорить. Если бы у меня остались силы на удивление, я бы удивился, что она так безоговорочно приняла мой план и даже сама указала на рюмку. От рюмки нас отделяло несколько десятков шагов. Лишь бы успеть.

Рюмка была высотой с меня и как раз такого диаметра, чтобы поместились двое. Кажется, в ней водка. Я подсадил Кару до толстого стеклянного края, и, когда она по пояс погрузилась в спирт, раздался всплеск. Щупальца Не Кошки шуршали по фальшивому дереву уже совсем близко от нас. Подтянувшись, я залез в рюмку сам, и тепловатый алкоголь поднялся нам почти по грудь. Кара достала из верхнего кармашка моего рюкзака последний коробок, чиркнула спичкой и безропотно, прямо-таки расслабленно уронила её в спирт.

Я прижал голову Кары к себе. Не нужно ей этого видеть. Она очень сильная, но не нужно. Гул горящего алкоголя заглушил наконец отвратительную ноту, которая звенела над бесконечной стойкой и успела пропитать каждую нашу клетку. Сквозь дрожащее счастливо-рыжее пламя я с вызовом смотрел на То Самое, на Ловца кошмаров, на Не Кошку. Она клюнула на нашу наживку и тянула к горящей рюмке все свои выросты, глаза и пасти.

Она была чудовищной грёзой сошедшей с ума нейросети. Манифестацией финального слоя безумия, воплощением всех известных и ещё не открытых фобий. Она была одновременно всем и ничем, бесконечной вереницей собственных копий. И она поглотила нас без остатка, до последнего кванта.

В конце было пламя.

Глава 16

Из какого сора…

Хитин таракана хрустит под моей ладонью, мой хребет переламывается под ударом тараканьей лапки, чья хитиновая спина ломается под моей рукой, пока мой позвоночник… На моих когтях кровь и гемолимфа. Топорщу усы. Хозяйки ругаются из-за моего трупа. По моим щекам текут слёзы: любимая кошка только что умерла.

…Из океанской толщи поднимается Ундина. Её тело бочкообразное, хвост лопатой, на морде густые жёсткие усы. Ундина-ламантина. Там, где подводный мрак соприкасается с мраком ночи, она встречается с птицей-Сирин. Ундина и Сирин своей дружбой зажигают искру. Так появились первые звёзды. Так появился первый смех, первые слёзы и ещё десять тысяч вещей.

Этот огонь нельзя потушить, можно только сжечь. Мы сожгли этот огонь, но от нового огня стало ещё жарче, поэтому его мы тоже сожгли. И тот сожгли. И следующий.

Мы хотели выплыть из огня, но уткнулись в дно. Мы развернулись и поплыли в противоположную сторону, но дно было везде, как скорлупа у ореха, мы стучали в него, и в ответ нам стучали. Может быть, мы и сами дно?

Тон Шепарда – это звук, образуемый наложением волн, частоты которых кратны друг другу. Такой звукоряд создаёт иллюзию бесконечно понижающегося тона, а на самом деле его высота не меняется. Кажется, у меня «жизнь Шепарда»: она не меняется, но кажется, будто становится хуже, хуже, хуже-хуже-хуже…

Руки в цепях онемели. Цепи в руках онемели. Это моя кара? Где моя Кара?

Нити, что связывали меня с сотнями чужих душ, истлели, но я успел почувствовать их муки: у кого-то ещё терпимо, у кого-то – совсем… Но они пока живы. Они хотя бы живы.

Да, да, да, да.

Да, да, да, да.

Тяжко…

Я разлепил веки с таким трудом, будто накануне умывался суперклеем, и почувствовал одновременно облегчение и отвращение. Облегчение столь сильное, что защемило в груди: я пока даже не понял, что конкретно произошло, но в голове билось ликующее слово «ПОЛУЧИЛОСЬ!». Отвращение я чувствовал сразу ко всему. К себе: лениво текущим, беспорядочным мыслям, тяжеленному телу, что до боли вдавилось в землю, своей грязной одежде, поступкам и воспоминаниям. К окружающему: запаху перепревших листьев и бензина, холодному моросящему дождю. Тяжко.

Кто-то рядом протяжно вздохнул. Выругался.

– Кара?.. – спросил я шёпотом (только на него хватило сил).

– Ну, – угрюмо ответили мне.

Стиснув от напряжения зубы, я повернул к ней свою свинцовую голову. Мы оба лежали в позе морской звезды на сыром потрескавшемся бетоне среди горок промокшего пепла. Пятиэтажные дома-коробки нависали с трёх сторон. Сверху – неопределённого цвета небо.

– Всё?

– Ну.

Наши руки всё ещё были связаны цепочкой с двумя карабинами, моя правая, её левая. Кисти пугающе распухли, приобрели синюшный оттенок. Рука в цепи вообще не чувствовалась, да и вторая была как чужая, поэтому с карабинами я мучился целую вечность. Когда наконец расстегнул (сначала свой, потом Карин), попробовал пошевелить пальцами и почувствовал тысячу уколов, словно сунул кисть в муравейник.

– А-ай… – Даже стонать было влом.

– Ай-ай, – вторила мне Кара, – ну и на хера?

– А что, лежать помирать тут?

Ответом мне послужило очередное пассивно-агрессивное «ну».

– Кроме шуток, мы