Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

ни по природе характера к деспотизму не склонен. Задача святого авгура – вести за собой, наставлять советом, то есть, поэтически выражаясь, указывать мирянам путь к тучным полям и неиссякаемым кладезям. Посему давайте вдумчиво оценим собственное положение и посоветуемся друг с другом. Засим мы, под моим руководством, помолимся – горячо, со всей искренностью помолимся всем Девятерым, испрашивая их наставлений…

– И тогда уж будем решать? – в нетерпении осведомился Зубр.

– И тогда я приму решение, сын мой, – не без труда сев прямо, поправил его Наковальня. – Но вначале позвольте мне развеять определенные заблуждения, уже успевшие тихой сапой проникнуть в нашу дискуссию. Вот ты, дочь моя, стремишься обвинить меня в деспотизме, – напомнил он, повернувшись к Синели. – Да, сие не слишком учтиво, но и сама учтивость порой должна уступать путь священному нашему долгу – вразумлению. Позволь напомнить: ведь ты сама на протяжении без малого двух дней тиранила всех нас на борту той убогой лодчонки! Тиранила меня – пусть в основном руками нашего злополучного друга, коего мы, на мой взгляд, ищем уже добрых полдня!

– Так я и не говорю, что поиски надо бросить, патера. Это вот он говорит, – кивнув в сторону Зубра, уточнила Синель. – Мне-то, наоборот, отыскать его хочется.

– Помолчи, дочь моя: я еще не закончил с тобой. До него дело тоже вскоре дойдет, будь уверена. Отчего, спрашивается, ты тиранила нас столь безжалостно? Я бы сказал…

– Это ж не я была! В меня Сцилла вселилась, сам знаешь.

– Нет-нет, дочь моя, так не пойдет. Сию позицию ты отстаивала, отражая любую критику собственного поведения одним и тем же хлипким щитом. Более он тебе не поможет. Ты вела себя высокомерно, деспотично, жестоко. Свойственны ли эти черты нашей Влагоносице Сцилле? Могу заверить, нет. Пока мы шагали вперед и вперед, я вспомнил заново все, что говорится о ней в Хресмологическом Писании и в наших преданиях. Властна? Невозможно не согласиться. Порой даже опрометчива… но ни в коем случае не высокомерна, не деспотична и не жестока.

Вновь вздохнув, Наковальня сбросил ботинки и осторожно погладил стертые до волдырей ступни.

– Сии порочные, дурные черты, дочь моя, Сцилле вовсе не свойственны. Их обладательница – ты, и коренятся они в тебе так глубоко, что Сцилла, вселившись в тебя, нашла, дерзну утверждать, невозможным избавить от них твое сердце. Действительно, некоторые – по крайней мере, мне доводилось слышать о таковых – несчастные люди, извращенные от природы противу естества, предпочитают деспотически властных женщин обычным. Очевидно, при всех его бесспорных достоинствах, а именно – силе и мужестве, к сим несчастливцам принадлежит и наш бедный друг, Чистик. Однако я, дочь моя, отнюдь не таков, за что и благодарю Сладчайшую Сциллу! А посему первым делом пойми: я лично и мой рослый друг, осмелюсь утверждать, также искали Чистика вовсе не ради тебя, но ради него самого.

– Тр-реп, тр-реп, р-разговор-ры, – пробормотал Орев.

– Что же до тебя, – продолжал Наковальня, повернувшись к Зубру, – ты, очевидно, уверен, будто повинуешься мне только из-за моего верного друга, Молота. Может, я ошибаюсь?

Зубр, угрюмо таращившийся в стену коридора левее лица Наковальни, не проронил ни слова.

– Молчишь, – констатировал Наковальня, не дождавшись ответа. – Треп, треп, треп без конца, как выразился наш маленький пернатый спутник, и снова треп, треп, треп… Возможно, ты с этим согласен? Нет, сын мой, ты заблуждаешься. Обманываешь себя самого, причем на протяжении всей – уверен, весьма безрадостной – жизни.

С этими словами Наковальня направил на Зубра иглострел Чистика.

– Что касается тебя, помощь моего друга, Молота, мне ни к чему, и если сей бесконечный треп, на который ты сетуешь, сейчас завершится, дальнейший ход событий вполне может оказаться тебе весьма, весьма не по нраву. Будь любезен, включись в разговор. Выскажи мнение.

Зубр упрямо мотнул головой, и Молот, которому явно не терпелось отдубасить его до потери чувств, стиснул громадные кулаки.

– Нет мнения? В таком случае, сын мой, воспользуюсь возможностью рассказать кое-что о себе, поскольку в пути я, среди многого прочего, размышлял и об этом – о том, что, как ты сам в скором времени убедишься, прямо связано с моими дальнейшими планами. Я родился в бедной, однако честной, правоверной семье, младшим из пятерых детей. В день свадьбы родители торжественно поклялись Эхидне одарить бессмертных богов авгуром либо сибиллой, лучшим из плодов их союза, великолепнейшим благодарственным даром за оный. О старших братьях и сестрах рассказывать я не стану… скажу лишь, что все они в отношении родительских планов оказались совершенно безнадежными. Набожности и благочестия в них четверых имелось не более, чем в четверке тех жутких зверей, коих ты, сын мой, замышлял натравить на нас. Рожден я был лет через семь после младшего из братьев, Бедра. Будь добр, представь, представь себе, с каким восторгом наблюдали наши родители, как с каждым минувшим днем, месяцем, годом во мне все явственней проявляется склонность к жизни в благочестивых раздумьях, к священным обрядам и ритуалам, безмерно далеким от докучных мирских забот, составляющих жизнь большинства! Схола, если можно так выразиться, приняла меня с распростертыми объятиями, с охотой ничуть не меньшей, чем та, с которой я ринулся ей навстречу. Набожность вкупе со светлой головой… подобное сочетание встречается не столь уж часто. Счастливый обладатель того и другого, я снискал дружеское расположение старших, людей со схожими вкусами, без колебаний взявших на себя заботу о дальнейшей моей карьере. Можешь ли ты представить, в какой восторг привело меня известие, что сам коадъютор согласился взять меня в протонотарии! Окрыленный столь высокой оценкой своих достоинств, я отдался новым обязанностям целиком, с головой погрузился в составление и краткое изложение донесений устных и письменных, в наложение печатей, в упорядочение архивов и поиск архивных бумаг, в назначение времени аудиенций, а также еще в сотню схожих задач…

Задумавшись, Наковальня надолго умолк. Затянувшееся молчание нарушила Синель.

– Ох, помилуй меня Фельксиопа… неделю бы проспала! – простонала она, прислонившись спиной к стене коридора, и прикрыла глаза.

– Где Чистик? – настойчиво, требовательно каркнул Орев, однако никто даже не взглянул в его сторону.

– Дочь моя, все мы изрядно выбились из сил. Я лично – не меньше, чем ты, и, возможно, по куда более веским причинам, поскольку ноги мои не так длинны, и молод я далеко не настолько – напротив, десятью с лишним годами старше, и вдобавок не столь хорошо откормлен!

– Это я-то откормлена, патера? Вот уж ничуточки, – не открывая глаз, возразила Синель. – А сейчас все мы вообще голодны, как собаки. Я уже целую вечность живу на одной воде.

– Когда мы болтались по озеру на той убогой рыбацкой лодчонке, ты, дочь моя, не стеснялась прибирать к рукам все съестное, какое пожелаешь, ни в чем