Книга пяти колец. Том 9 - Константин Александрович Зайцев

Его мастерство росло на глазах. Каждый следующий удар был точнее, жестче, смертоноснее. Он не фехтовал пытался меня смять. Чем-то его стиль напоминал мародеров гнева, он также рубил, кромсал, и его сила, подпитываемая неистовой верой, увеличивалась с каждой секундой.

— Видишь⁈ — он рычал, загоняя меня в угол серией сокрушительных атак. — Когда нет сомнений — нет и слабости! Сила приходит сама!

И тогда я увидел первые изменения. Его глаза — зрачки неестественно расширились, поглощая радужку, а белки налились желтизной старого пергамента. По лицу, от висков к скулам, поползла тонкая паутинка темных, пульсирующих прожилок.

— Нобу, — я отшатнулся от очередного удара, что раскрошил каменную кладку стены позади меня, — взгляни на себя.

— Зачем? — он издал звук, средний между смехом и хрипом. — Я впервые чувствую себя по-настоящему живым!

Его ногти почернели, удлинились, изогнулись в острые, хищные когти. Из приоткрытого рта с каждым тяжелым выдохом вырывался пар, пахнущий серой и перегоревшим железом.

— Ты перестаешь быть человеком.

— Я становлюсь тем, кем должен был стать! — его смех раскатился по комнате, ударив в стены и вернувшись многоголосым, искаженным эхом. — Наконец-то сила, равная моей воле! Сила вершить необходимое!

Он ринулся на меня с нечеловеческой скоростью. Его меч оставлял в воздухе багровые следы, каждый удар сотрясал пол. Но чем могущественнее он становился, тем более дикой делалась его манера боя. Исчезли всякие намеки на технику, осталась лишь слепая, разрушительная ярость.

— Знаешь, что самое прекрасное? — его голос превратился в низкое, клокочущее рычание. — Больше никаких вопросов. Никакой жалости. Только чистая, абсолютная уверенность!

Кожа на его лице и руках лопнула, будто пересушенная глина, обнажая влажную, красно-черную плоть под ней. Зубы, обнажившиеся в оскале, удлинились и заострились в клыки хищника. Вокруг его тела сгустился мрак, источающий тяжелый, удушливый запах гниющего мяса и расплавленного камня.

— Это то, чего ты жаждал? — я парировал удар когтистой лапы, и мой ответный выпад оставил глубокую рану на его груди. Из нее хлестнула густая, черная, как нефть, кровь, но края раны сразу же начали сходиться, шипя и дымясь.

— ЭТО ТО, ЧТО ТРЕБУЕТСЯ! — его рев был уже голосом толпы, голодной толпы, требующей крови. — СИЛА ВЕРШИТЬ! СИЛА НЕ ВЕДАТЬ СОМНЕНИЙ!

Это уже не был поединок. Это была охота, вот только он не понимал, что на самом деле охотником был я. Тварь, в которую превратился Нобу, нападала с ревом, разя когтями, кусая клыками, плюясь сгустками ядовитой слюны. Ее глаза пылали зеленым адским пламенем. Но в ее ярости была уязвимость — предсказуемость. Демон не сомневается. Не импровизирует. Он — раб своей собственной, необузданной природы.

— Знаешь, в чем изъян твоей логики, Нобу? — я легко уворачивался от его атак.

— КАКОЙ ИЗЪЯН⁈ — он попытался схватить меня, но я увернулся, и мой клинок глубоко вошел в его бедро проскрежетав по кости.

— Ты забываешь. Цель оправдывает средства лишь до тех пор, пока средства не превращают тебя в того, с кем ты пришел бороться.

— ЗАМОЛЧИ! — он бросился на меня, словно разъяренный бык, и я отпрыгнул в сторону. Его когти впились в каменную стену, выворачивая наружу куски кладки с оглушительным грохотом.

— Взгляни на себя, — продолжал я, нанося один точный удар за другим, находя слабые места в его броне из плоти и ярости. — Ты стал именно тем злом, что поклялся искоренять.

— Я СТАЛ ОРУДИЕМ ПОРЯДКА!

— Нет. Ты стал воплощением скверны и я приговариваю тебя к смерти.

Это окончательно сорвало с него последние покровы человека. Наружу вылез полноценный демон. Нобу издал рев, от которого задрожали стены и посыпалась штукатурка с потолка. Он атаковал с абсолютной, самоубийственной яростью, забыв о защите, желая лишь разорвать, растерзать, уничтожить.

Но слепая ярость — худший из советчиков. Особенно в схватке с тем, кто не потерял голову.

Я выждал его очередной безумный бросок, ушел в низкое скользящее движение и нанес два удара одновременно. Оба крюка, с перекрестным движением, вонзились ему в шею с двух сторон с таким усилием, что лезвия сошлись где-то в глубине, разрезая все на своем пути.

На миг воцарилась тишина. Затем хлынул фонтан черной, едкой крови. Демон Нобу рухнул на колени, потом навзничь, судорожно бьется в предсмертных конвульсиях, издавая булькающие, хрипящие звуки.

— Понимаешь теперь? — я стоял над ним, глядя, как из его рта вытекает темная жижа. — Абсолютная уверенность в своей правоте — это и есть конец человека. Начало монстра.

Тварь попыталась что-то просипеть, но из ее горла вырвался лишь пузырящийся хрип. Потом ее тело затрещало, стало чернеть и рассыпаться, превращаясь в груду тлеющего, зловонного пепла, устилающего пол.

В воздухе повис тяжелый, сладковато-трупный запах, который вскоре вытеснил свежий утренний ветерок из окна. От второго стража Круга Воздуха не осталось ничего, кроме памяти о его падении.

Остался последний. Самый опасный. Тот, кто прятался за маской добродетели. Тот, чьи руки оставались чистыми, пока другие пачкали их в крови ради его «высших» целей. Тот, кто возвел лицемерие в систему и ложь — в добродетель. После нападения Нобу я был абсолютно уверен, что последний страж сам господин Фан.

Пришло время побеседовать с ним один на один….

Глава 23

Когда я спустился в главный зал, меня встретила картина, словно сошедшая со свитка «Идеального правителя». Фан Цзинь восседал в резном сандаловом кресле у массивного камина, где потрескивали ароматные поленья. Он с изяществом, отточенным до автоматизма, подносил к губам фарфоровую чашку с узором из голубых драконов. На лакированном столике рядом лежала раскрытая книга — «Записки о милосердии и человеколюбии». Ирония была настолько густой, что ее можно было резать ножом.

— Доброе утро, магистрат, — произнес он, не удостоив меня взглядом, его внимание было приковано к пламени в камине. — Надеюсь, ночь не принесла вам беспокойств?

— Было… познавательно, — ответил я, медленно приближаясь. Ковер под ногами был таким мягким, что поглощал любой звук. — Особенно ее завершение.

— Да, до меня дошли… отзвуки. — Фан наконец поднял на меня глаза, и в их глубине плескалась театральная, отрепетированная печаль. — Бедный, несчастный Нобу. Он так рвался вершить праведные дела. Жаль, что его рвение в итоге погубило его.

— Ты знал,