Сибирское образование - Николай Лилин

лезвие и становится все длиннее, я почувствовала, как у меня заболела голова. Я остановилась на полпути, открыла кран и промокнула лоб. Затем я снова зажал лезвие и вытащил его прямо. Оно было около десяти сантиметров длиной; я не мог поверить своим глазам. Это была часть лезвия пилы для резки металла, подпиливаемая вручную до тех пор, пока она не стала острой как бритва с обеих сторон и с тонким, хрупким кончиком. Они специально выбрали это оружие, чтобы можно было вонзать его, а затем отламывать, чтобы оно оставалось в ране и было более болезненным.

Рана кровоточила. Я открыла стенной шкаф и обработала себя как могла: нанесла немного заживляющей мази на порез и вокруг него тугую повязку, чтобы остановить кровь. Я выбросил всю свою одежду и обувь из окна ванной и надел грязную одежду из корзины рядом со стиральной машиной. Я вымыл и высушил нож и вернулся в другую комнату.

Мел и тетя Ирина уже уехали. Приехал дядя Виталий; в руке у него были ключи от машины, он был готов отвезти Геку в больницу.

Фима и Иван сидели за кухонным столом, и моя мама подавала им суп со сметаной и мясное рагу с картофелем.

«Ну, растяпа, чем вы все занимались на этот раз?» — спросил дядя Виталий, который, как всегда, был в веселом настроении.

Я был на исходе сил; мне не очень хотелось шутить.

«Я расскажу тебе позже, дядя, это неприятная история».

«Тебе обязательно было попадать в неприятности именно в свой день рождения? Все твои друзья уже пьяны, они ждут тебя…»

«Никакой вечеринки для меня, дядя. Я едва могу стоять, я просто хочу спать».

Я провела два дня в постели, вставая только для того, чтобы поесть и сходить в ванную. На второй день ко мне пришла Мел со своим Опекуном, дядей Планком, который хотел услышать, что произошло.

Я рассказал ему всю историю, и он пообещал мне, что разберется во всем за считанные часы и предотвратит какие-либо репрессии против Геки, Фимы и Ивана из «Железной дороги». Фингер, тем временем, остался бы в нашем районе.

Примерно через неделю Планк позвал меня к себе домой, чтобы поговорить с человеком с железной дороги. Он был взрослым преступником, Авторитетом касты Черного семени; его прозвище было «Веревка», и он был одним из немногих преступников на Железной дороге, которого уважали наши люди.

Я нашел их сидящими за столом; Роуп встал и пошел мне навстречу, глядя мне в глаза:

«Так вы знаменитый «писатель»?»

Писатель, на криминальном сленге, — это тот, кто умеет обращаться с ножом. Писательство — это ножевое ранение.

Я не знал, что сказать в ответ и разрешено ли мне было отвечать, поэтому я посмотрел на Планка. Он кивнул.

«Я пишу, когда чувствую желание, когда Муза вдохновляет меня», — ответил я.

Роуп широко улыбнулся:

«Ты умный молодой негодяй».

Он назвал меня юным негодяем — это был хороший знак. Возможно, дело должно было разрешиться в мою пользу.

Роуп сел и пригласил меня присоединиться к ним.

«Я спрошу вас только один раз, что вы думаете об этом бизнесе, затем мы не будем обсуждать это снова». Роуп говорил с большим спокойствием и уверенностью в голосе; можно было сказать, что он был авторитетом, человеком, который мог справиться с ситуацией. «Если, что касается вас, на этом дело закончится и вы не захотите никому мстить, я даю вам слово, что все те, кто беспокоил вас и ваших друзей, будут сурово наказаны нами, железнодорожниками. Если вы хотите отомстить кому-то конкретно, вы можете это сделать, но в таком случае вам придется делать все это самостоятельно.»

Я не задумывался об этом ни на мгновение; ответ сразу же сорвался с моих губ:

«У меня нет ничего личного против кого-либо на железной дороге. Что сделано, то сделано, и правильно, что об этом следует забыть. Я надеюсь, что не убил никого из ваших людей, но в бою, вы знаете, как это бывает — каждый стремится к собственному выживанию.»

Я хотел, чтобы он понял, что месть для меня не важна, что благополучие и мир в обществе превыше всего.

Роуп посмотрел на меня серьезно, но с добрым, дружелюбным выражением:

«Хорошо, тогда я обещаю вам, что человек, который организовал эту позорную акцию против вас, пока вы были гостями в нашем районе, будет наказан и исключен. Ваши друзья могут прожить достойную жизнь и идти по железной дороге с высоко поднятой головой…» Он сделал паузу, взглянув на дверь в другом конце комнаты. «Я хочу познакомить вас со своими племянниками; к сожалению, вы уже познакомились с ними, но теперь я хочу, чтобы вы приняли их извинения…» При этих словах вошли два мальчика с мрачными лицами и опущенными головами. Одного я узнал сразу — это был Биэрд, маленький ублюдок, которого мы избили и заперли в школе, — в то время как лицо другого показалось знакомым, но я не мог вспомнить его. Затем я заметил, что он хромает, и что под брюками, на левой ноге, вздулась повязка: это был парень, которого я ударил ножом, когда передавал ему свое сообщение для Vulture, после первой драки.

Два мальчика подошли и остановились передо мной со всем энтузиазмом двух приговоренных заключенных перед расстрельной командой. Они поприветствовали меня в унисон. Это было очень грустно и унизительно; мне было жаль их.

Роуп строго сказал им:

«Ну, тогда? Начинайте!»

Тут же Биэрд, маленький наркоман, пробормотал то, что явно было подготовленной речью:

«Я прошу тебя как брата простить меня, потому что я совершил ошибку. Если ты хочешь наказать меня, я позволю тебе, но сначала прости меня!»

Это было не так трогательно, как могло бы показаться; было ясно, что он просто выполнял свои обязанности.

Я тоже должен был сыграть свою роль:

«Примите смиренные приветствия любящего и сострадательного брата. Пусть Господь простит всех нас».

Это был чистый дедушка Кузя, эта речь. Если бы он услышал меня, он бы мной гордился. Поэтический тон, ортодоксальное содержание и говорил как истинный сибиряк.

После моих слов Планк сидел с довольной улыбкой на лице, а Роуп выглядел изумленным.

Теперь настала очередь другого негодяя:

«Пожалуйста, прости меня как брата, ибо я совершил несправедливость и…»

Его голос звучал менее решительно, чем у Биэрда; было ясно, что он не мог запомнить все свои реплики и сократил их. Он бросил беспомощный взгляд на Роупа, но Роуп остался бесстрастным, хотя его руки непроизвольно сжались