Земский докторъ. Том 6. Тени зимы - Тим Волков

— Цепляться не за что! — с отчаянием в голосе провёл рукой по лицу Гробовский. — След Букиниста простыл. Профессионал. Ни паутины, ни пылинки после себя не оставляет. Как призрак.

Иван Палыч молча зашагал по комнате. Верно, Букинист как призрак. И на кладбище наверняка он был. И цветы этой даме носил тоже он. Цветы…

— Погоди, Алексей… Цветы…

Гробовский с недоумением посмотрел на него.

— Какие ещё цветы? Ты о чём?

— Цветы! Те самые, синие, что у Веры Николаевны на окне. Пролески. Она говорила, что купила их у бабки Маланьи, что на краю села, у кладбища. И что таких больше ни у кого нет.

— Ну? — ничего не понимая, буркнул Гробовский.

Иван Павлович подошёл к столу так близко, что почти опрокинул лампу.

— А помнишь ту самую могилу? На старом кладбище, где мы искали следы Хорунжего после истории с Варварой? Там, на заброшенном участке, на тай самой могиле Эжени Несвицкой… лежал такой же букетик. Свежий. Синие пролески. Мы тогда подумали — кто-то из родственников помянул. А если нет?

Гробовский медленно поднялся с кресла. В его глазах зажегся тот самый, хищный сыскной огонёк. Он начал улавливать мысль доктора.

— Если это не родственник… — тихо, с расстановкой, произнёс Иван Павлович. — Если Горохов оставил? Принес редкие цветы. В знак почтения.

— Именно! — воскликнул Иван Палыч. — А Вера сказала, что эти цветы — редкость. Их продаёт только одна-единственная старуха. Значит, все, у кого они есть, так или иначе прошли через неё!

— Бабка Маланья… — Гробовский уже хватал с вешалки свою кожаную тужурку. — Она должна знать, кому ещё продавала свои диковинные пролески в последнее время. Если Букинист, этот старый конспиратор, был у нее, то можно напасть на след! Молодец, Иван Павлович! Это ниточка! Самая тонкая, но единственная! Едем!

— Прямо сейчас⁈ — удивленно воскликнул Иван Павлович, и кивая на окно, за которой было уже темно хоть глаз выколи.

— Сейчас, каждая секунда дорога. Бабке что-нибудь скажем, не развалится, если ночью встанет с печки.

* * *

Машина, подпрыгивая на ухабах, мчалась по темной окраине. Фары выхватывали из предрассветного мрака покосившиеся заборы, спящие избы и сугробы, отбрасывающие длинные, искаженные тени. В салоне царило напряженное молчание, прерываемое лишь рычанием мотора и скрипом рессор.

Бабка Маланья жила на отшибе, у самого старого кладбища, как и говорила Вера Николаевна. Одинокий домик с покосившейся трубой, тонущий в сугробах, казался нежилым. Но из окна бился в черноту узкий лучик света — свечи или коптилки.

Гробовский, не дожидаясь, пока вислоусый Карасюк заглушит мотор, уже выпрыгнул на снег, за ним — Иван Палыч и оба молодых чекиста.

— Обойти дом! — отрывисто скомандовал Алексей Николаевич. — Никого не выпускать!

Он решительно толкнул калитку, и они с доктором шагнули в сени. В ту же секунду из-за угла избы метнулась тень. Низкая, быстрая, в темном пальто и картузе.

— Стой! — крикнул Гробовский.

Тень рванула к пролому в заборе, ведшему в сторону кладбища.

— Это чего же? Бабка так бегает? — удивленно спросил Иван Павлович, вглядываясь в темноту.

Нет, это была не Маланья.

— Букинист! Ей-богу он! — прорычал Гробовский, выскакивая следом.

Грянул выстрел, оглушительно, разорвал предрассветную тишину. Белый снег вспыхнул на миг багровым. Тень споткнулась, дернулась, как марионетка, и рухнула лицом в сугроб.

— Держи его! — Гробовский подскочил к раненному, перевернул на спину.

Это был он. Седоватый, с тонкими, интеллигентными чертами лица, которые сейчас исказила гримаса боли. Букинист. Горохов. Пуля чекиста попала ему в грудь.

— Жив еще, — склонившись над ним, констатировал Иван Палыч, врачебный рефлекс оказался сильнее всего. Но помощи уже не было: рана была смертельной.

Доктор скинул меховые перчатки, ими же попытался зажать рану.

Гробовский встал на одно колено. Быстро все поняв по хмурому лицу доктора, принялся расспрашивать Букиниста.

— Ну что, Прокофий Игнатьевич? Игра окончена. Говори, куда собрались заложить бомбу? Куда⁈

Тот хрипло, с кровавым пузырем на губах, рассмеялся. Его глаза, острые и ясные, с безумием смотрели на Гробовского.

— Собрались? — просипел он. — Ошибаешься, товарищ чекист… Не собрался… а уже… заложил.

— Что значит «уже»? — совсем тихо переспросил Гробовский.

— Все… уже… кончено. — Букинист с трудом перевел взгляд на бледное, предрассветное небо. — Часы… заведены… Скоро… громыхнет. Очень скоро.

— ГДЕ⁈ — Гробовский тряхнул его за плечи, но тот лишь беззвучно закашлялся. — Где бомба, сволочь⁈ В каком поезде⁈ На каких путях? Отвечай!

Но Букинист уже не слышал. Его взгляд стал остекленевшим, устремленным в одну точку. На его губах застыла жуткая, торжествующая ухмылка. Ухмылка человека, который знал, что он уже победил. Что его последнее и самое страшное творение уже работает, и остановить его невозможно.

Он был мертв.

Глава 22

В карманах убитого букиниста оказалась лишь всякая малозначимая мелочь — бумажник с деньгами, ключ, запасные патроны. Так ведь, а что и хотели-то? Старый эсер-максималист, Горохов был человеком весьма осторожным, приученным к конспирации. Стало быть, и шпионское послание на кладбище обронил вовсе не он! Кто-то другой… курьер? Ну и растяпа!

— Иван Палыч, труп осмотри! Ну, у себя там…

Молча кивнув, доктор велел везти тело в больницу. Правда, что-то вдруг привлекло его внимание.

— А ну-ка, постойте-ка!

Иван Палыч поднял безжизненную ладонь, осмотрел… и задумчиво потер переносицу:

— Алексей Николаич! Глянь.

— А что такое? — заинтересовался Гробовский.

— Под ногтями — грязь, и сама ладонь… — доктор понюхал. — Похоже, на машинное масло! А ведь покойник был человек аккуратный… И явно не пролетарий. Откуда тогда масло, грязь? Загадка! Что же он, на завод устроился?

— А, может, и так, — потеребив усы, промолвил чекист. — И это его последнее слово… Словно насмехался! Что значит — уже заложил? А курьер как же? В письме же ясно написано — за день. А этот… Просто соврал? Не похоже. На смертном-то одре… Скорей, похвастался, и очень даже уверенно. Вот, мол, я вас как!

Доктор покачал головой, глядя, как чекисты несут труп к машине:

— И все же, кто был на кладбище? Кто потерял письмо? Что за растяпа такая? Письмо адресовано Хорунжему. Почему прямым текстом?