Архитектор Душ IV - Александр Вольт

Я не собирался ей говорить, что у нас есть решение, которое может хотя бы временно избавлять от привязки, потому что я понимал, что прощение должно быть от всего сердца, а не подогреваемой жаждой быстрее решить проблему. Иначе это, как мне казалось, не должно сработать. Как во всех фильмах и, черт побери, сказках. Только чистое чувство, исходящее из глубин души, может нам помочь.

Она смотрела на меня, ее пальцы теребили шелковый пояс пижамы. Взвешивала. Решала.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Говори.

Я кивнул, собираясь с мыслями. Воздух в комнате казался плотным, наполненным невысказанным ожиданием.

— Лидия…

Она смотрела на меня. Спокойно. Без раздражения или ненависти. Я видел, как ровно поднимается и опускается ее грудь под тонкой тканью пижамы, как расслаблены ее плечи.

Я криво усмехнулся.

— Даже не знаю, с чего начать.

Она вздохнула, и этот вздох был нетерпеливым, но не злым.

— Пожалуйста, только не заходи издалека. Я не люблю, когда человек хочет сказать что-то конкретное, но начинает за три версты.

Ее голос был ровным. В нем не было ни иронии, ни надменности. Словно она сама опасалась этого разговора и хотела поскорее с ним покончить. Я откашлялся, ощущая сухость во рту.

— Я хотел извиниться. Как бы это сейчас ни звучало. Погоди, ничего не говори. Я знаю, что тебе было трудно, и что мои поступки ничего не вернут. Не вернут тебе нормальной жизни, не вернут Артура, и, что самое главное, не вернут тех часов, что ты проводила вместе с ним. Я совершал ужасные вещи. Но с недавних пор, как ты, возможно, заметила, что я пытаюсь если не измениться, то исправить то, что испортил.

Я смотрел ей прямо в глаза. Голос не дрогнул, но внутри все равно было напряженно. Узел в желудке подзатянулся.

— Что за внезапное желание раскаяться и исповедаться, Виктор?

Виктор. Все чаще она обращалась ко мне по имени. Это был хороший знак. Но затем она вздохнула. На ее лице появилась грустная улыбка, и она отвела взгляд, уперев его в узор на ковре.

— Я не знаю, что тебе сказать. Но… — она снова посмотрела на меня, — раз уж ты решил откровенничать, то… ты не самое худшее, что случилось со мной. Да, смерть Артура была ужасной. Она ударила по мне так сильно, что я не знала, что с собой делать. И единственное, что тогда казалось правильным решением — убить тебя. Но к этому шагу меня подтолкнула не только смерть Артура.

— Вот как, — сказал я, подавшись вперед.

— Да. Моя жизнь была кошмаром с самого рождения. Ты знаешь, почему мой род носит фамилию Морозовых?

Я покопался в чужой памяти, но не нашел ничего. Ни единой зацепки.

— Врать не буду. Нет.

— Мои предки по линии отца обладали магией, — ее голос стал тише, почти бесцветным. — Криомантия. Управление холодом. Но с каждым поколением сила слабела. Слабела… слабела… — она повторяла это слово, кивая сама себе, словно перечисляла ступени, ведущие вниз, в пропасть. — До тех пор, пока не родилась я. Мой отец способен лишь охладить бокал с вином, держа его в руке, — она горько усмехнулась. — И от этого у него на лбу выступает испарина.

Страшная, холодная догадка промелькнула в моем мозгу.

— А я… — ее голос дрогнул, — я стала той, у кого в крови не было ни капли дара. Ни капли магии. Пятно в родословной. Человек, на ком великий род закончился. Отец сначала не верил. Он гонял мать сдавать анализы. Он отказывался в это верить многие годы. Как ты думаешь, каково мне было чувствовать себя дефективной? Неправильной. Лишней. Все тесты говорили, что я его дочь. Наследница. Но без главного.

На ее глазах выступили слезы. Они не текли, просто стояли в уголках, делая ее взгляд влажным и беззащитным.

Я поднялся со стула, подошел и медленно, осторожно сел рядом с ней на край кровати. Матрас чуть прогнулся под моим весом. Я боялся, что она отстранится, отшатнется, но она не сдвинулась. Тогда я так же осторожно обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но не отпрянула. А через секунду сама повернулась, уткнувшись лицом мне в плечо.

Ее тело сотрясала мелкая, беззвучная дрожь. Я просто гладил ее по спине, по волосам, ощущая, как тепло моего тела передается ей. Я ничего не говорил. Слова здесь были не нужны. Она плакала долго, минут пять, и это был не истерический плач, а тихий, горький выход боли, копившейся годами.

Наконец она успокоилась. Медленно подняла голову. Белки ее глаз покраснели, на щеках остались влажные дорожки. Она шмыгнула носом, пытаясь привести голос в норму.

— Так что… — сказала она хрипло, — можешь не переживать на тему того, что ты испортил мне жизнь. Она была испорчена с самого моего рождения.

Мне нечего было сказать на такое. Пожалуй, единственное, что я мог сказать, это лишь:

— Мне очень жаль.

Она утерла уголки глаз тыльной стороной руки.

— Тебе не стоит извиняться конкретно за это. Ты здесь не виноват. Но, знаешь, что я еще хочу тебе сказать?

— Что же?

— Я заметила, что ты изменился. Не скажу, что сразу оценила, и до последнего не верила в то, что вижу. Но ты действительно словно стал другим человеком. Это странно видеть и тем более осознавать. Но я это вижу. Возможно, что тому виной, что я вижу тебя каждый день. Каждое утро. Каждую ночь. Ты присутствуешь в моей жизни словно наказание за все те ошибки, что я совершила сама, — она снова усмехнулась. — И ты прав. Того, что было сделано, не вернуть. Но можно хотя бы попытаться исправить. И кое-что я уже, кажется, исправила, — она снова взглянула мне в глаза. — Думаю, что настало время начать жизнь с чистого листа. Если ты хотел услышать от меня эти слова, то… я прощаю тебя, Виктор Громов.

Я тепло улыбнулся ей и протянул руки для объятий. Она протянула их ко мне и прижалась всем телом.

— Спасибо, — сказал я, прижимая Лидию к себе.

— Все, — сказала он, снова шмыгнув носом. — Хватит, а то привыкнешь еще к мягкой и теплой Лидии Морозовой. Понравится еще.

— И что в этом плохого? — я отстранился и неспешно поднялся с кровати.

Она посмотрела на меня снизу