Источник - Дмитрий Александрович Билик

— Ты серьезно? — светло-синие брови Стыня взметнулись, как потревоженные птицы.

— Ты крон, я всего лишь рубежник.

— Хорошо, — легко согласился Руслан. — Представая гостем сего дома…

Я слушал, что он говорит, пытаясь унять тревожно и вместе с тем радостно стучащее сердце. Колени заметно подрагивали, а с лица не сходила глупая улыбка. Потому что все шло по нашему сумасбродному и бесшабашному плану.

Глава 23

Когда Стынь влезал в нашу одноместную палатку, где уже находились человек с домовым, выглядело это как попытка продавщицы втюхать одежду не того размера. «Да нет, эти брючки и должны на бедрах сидеть. А щиколотки видны — так сейчас так вся молодежь ходит. Жмут? Так это модель такая — в облипочку».

Невольно задумаешься, может, мода приходит не от кутюрье, а от тех, кто пытается впарить тебе неликвид? Вот случится на производстве какой-то брак и вместо одежды для обычных людей получится фасон для маленьких толстых мальчиков (и здесь возраст не имеет решительно никакого значения). И волей-неволей приходится покупать новые модельки или… подгонять свое тело под меняющиеся стандарты.

Короче, влез Руслан тяжело. Как понятно что в неподходящее под размер изделие номер два. Вот только стоило ему выпрямиться, как оказалось, что места вдруг стало вполне достаточно. И захоти мы, можно было бы вообще провести встречу всех правителей без галстуков. Я поглядел на Саню и понял, кто тому виной — домовой расстарался. Может, дом Инги не такой уж и огромный, а все это время поддерживался исключительно хистом моего нового знакомца? И его пространственной магией?

Правда, на этом хорошие новости закончились. Мне почему-то казалось, что самое главное — это загнать Стыня в ловушку, после чего мягко и ненавязчиво подталкивать к нужному решению. Да что там, он должен сам к нему прийти. А что, схема же вполне себе рабочая?

К тому же, изначальный крон должен ненавидеть Царя царей и всю его свору. Потому что именно нежизнь превратила его мир в руины, разве нет? Мне казалось, что это вполне логично.

Во-вторых, моя попытка увести товарища отсюда должна была расцениваться как спасение. Я же пришел к нему с открытыми картами, поделился планами Трех городов и все дела. Понятно, что настоящие герои не требует вознаграждения за свои дела. Но то настоящие.

В-третьих… если честно, никакого в-третьих и не существовало. Просто в лучших традициях демагогии я начал взывать к совести, заботе о родном крае, следе после себя и всяком таком. Болтал о вещах возвышенных, к которым обращаются в самую последнюю очередь, когда тебе уже нечего предложить собеседнику.

Вот только тут мое красноречие, прежде сослужившее довольно неплохую службу, внезапно дало осечку. Оказалось, что Царя царей Руслан, конечно, не любит, но не так уж, что кушать не может. А речи о том, чтобы пожертвовать своей жизнью ради мира во всех мирах (как бы забавно это ни звучало), вообще не идет.

Убить крона можно, только если он будет оставаться на месте. В случае чего, крон может прорваться через ряды воинов и сбежать. А уже после обосноваться на новом месте. Получается, и спасать его вроде как не надо. Что до моих возвышенных аргументов, тут вышло вообще обидно.

— Раньше говорили, если кто-то заводит речь про патриотизм, значит, где-то что-то украли.

— Ты бы поменьше телевизор смотрел, — буркнул я. — Это поклеп со стороны Запада и…

— Так говорили еще в моем мире. Есть вещи, которые неизменны всегда.

Я открыл было рот, чтобы поспорить. Имелась у меня такая неприятная черта: когда разговор заходил в тупик — надо несомненно ухудшить и так неважное положение дел. Однако Стынь повелительно поднял руку и даже здесь, во временной обители, где Руслан не мог причинить мне вреда, пахнуло морозной свежестью, от которой свело зубы. Стиральному порошку «Миф» такое и не снилось.

— Матвей, расскажи еще раз, как ты пришел договариваться с чурами.

— Как они чуть не угробили меня?

— Да, — спокойно ответил Руслан, будто снаружи к нам не подбиралась армия трех правителей.

— Твои вкусы весьма специфичны…

Вот только Стынь никак не отреагировал на мое замечание. Ну, конечно, он столько лет пробыл вдали от цивилизации и не знал о культурном феномене поколения — что каждая уважающая себя женщина хочет встретить миллионера-извращенца, чтобы тот хлестал ее плетками. Хотя, за миллион, может, и я бы потерпел.

Про чуров я прежде рассказал так, чтобы плавно подвести к теме кощеев изначального мира, которым нужен предводитель. Вот только почему-то именно эта история сразу зацепила Стыня. Я заметил это по странному блеску пронзительных синих, как холодное Баренцево море, глаз. Только не придал этому значения.

Вот и теперь, когда я повторил в деталях уже сказанное, Руслан как-то странно принялся тереть лоб, словно пытаясь впихнуть в голову какую-то нелепую мысль. А когда я замолчал, он стал говорить. Будто и не мне вовсе, а словно рассуждать вслух.

— Если все так, как ты говоришь, если действительно есть выход, то это может все в корне изменить…

— Что изменить?

Стынь словно очнулся от летаргического сна, обнажив в улыбке свои белоснежные, как альпийские горы, зубы. Правда, я расценил это как хищный оскал. Не люблю, когда могущественные рубежники лыбятся, тогда как я ничего смешного не говорил. Как правило, подобное всегда не к добру.

— Матвей, как ты думаешь, что может быть самым страшным для рубежника во всех мирах?

— Нежизнь, — сказал я не задумываясь. Стынь, гад эдакий, стал улыбаться еще шире.

Это был тот самый случай из текстовой игры, когда при неправильном ответе ты теряешь весь накопленный прогресс. Потому что теперь стало ясно, что дальше разговор развиваться не будет. Руслан встал, словно собираясь уйти, сделал два шага по направлению к выходу, после чего замер. Будто все это было частью заранее отрепетированного спектакля.

— Я могу помочь тебе. Я выступлю против нежизни, поведу этих людей за собой тогда, когда ты скажешь. Но у меня есть условие.

Говорил он все это не оборачиваясь, словно боялся смотреть мне глаза. Хотя, конечно, глупость несусветная. Где я и где он? Но что-то в этом было. Словно Руслан действительно опасался, что я могу отказать.

— Какое? — спросил я, не особо