Глубокий рейд. Новые - Борис Вячеславович Конофальский

И вот только теперь прапорщик начинает понимать, за что он взялся, подо что авансов набрал, теперь он начинает понимать, почему две ватаги, бравшиеся за это дело, впоследствии отказались от него.

«Рогата жаба! Вот влип! Послушался этих… Пивоваровых».

Вот только что ему теперь делать? Денег-то он уже набрал кучу. Три сотни у него лежат в кармане, их ещё можно будет вернуть Мурашкиной и передать Панову: извиняйте, не вышло, вы уж не серчайте. А вот Пивоваровым, возможно, отдавать сто восемьдесят рублей не придётся. «Сами их предлагали, чуть не силком пихали. А у казаков сто пятьдесят целковых обратно не попросишь, они уже их отработали одним катанием по болоту».

И ему, вот здесь, в этом кабинете, нужно было всё решить. Решить именно сейчас, что ему делать: ехать обратно и отдать аванс или начать тратить чужие деньги и попытаться выполнить задание.

«Вот зараза… Эти Пивоваровы… Не будь их, сейчас сидел бы дома — горя не знал. С Олегом на рыбалку ходил бы. Может даже, за налимом на Талую ватагу собрал бы, многие со мной пошли бы».

Теперь же, когда перед ним картина открылась полностью, можно было бы и отступить, вот только… Не мог прапорщик уйти… Просто не мог. Он должен был хотя бы попробовать, отработать все варианты, чтобы успокоить себя потом: «Ну, я сделал, всё что мог».

И поэтому он говорит лейтенанту:

— Мне тут одного человечка назвали.

Фарафонов сразу оживился:

— И что? Он сможет нам помочь? Он что-нибудь знает такое-этакое?

И вот это вот «нам» немного ободрило Акима. И он продолжает:

— Может статься, — и, уже понимая, что теперь нет смысла держать всё в тайне продолжает. — Зовут его Женёк Кондыга…

Лейтенант сразу проходит к своему столу, берёт персональный офицерский планшет и начинает там что-то искать; и наконец показывает Акиму фотографию какого-то человека.

— Этот?

— Я же его не видел, может, и этот, — Аким всматривается в небритое лицо какого-то незнакомца.

И тогда лейтенант говорит:

— В Игриме у него мастерская, женат, дети какие-то есть, занимается ремонтом лодок и моторов.

— Мне сказали, что он торгует маслом, — вспоминает Саблин.

— Тут все маслом торгуют, перекупщики, каждый, у кого есть будка у воды, ставит бочку и торгует, — поясняет Фарафонов. — И раз он в моём списке — значит, прохиндей. Хотя список не я составлял, но раз он в нём, значит, на одного из бандитов работает. Я его видел пару раз. Но ничего вспомнить не смогу, — он рассматривает фото в планшете. — Можем до него доехать.

— Да, раз уж приехал, нужно с ним поговорить… Мне сказали, что он может что-то сказать.

— Обязательно, обязательно… — соглашается лейтенант. И поднимает палец вверх. — Но тут есть нюансы.

— Что это за нюансы? — не понимает Аким.

— Поговорить с ним нужно, но надо это делать аккуратненько, чтобы потом, после этой нашей беседы, его вместе с семьёй не забрал на переработку всё тот же Глаз. Тут же люди очень многие сотрудничают с бандитами; узна́ют, что мы к нему приезжали и что-то там выспрашивали, могут и бандитам сообщить.

— А-а… — только и смог сказать Саблин.

— Вы, прапорщик, садитесь есть, — Фарафонов указал на тарелку с бутербродами, — а я пока подумаю, как бы нам всё получше устроить.

Аким тут и предложил:

— Если надо, я куплю вам топлива.

— Это было бы неплохо, — соглашается лейтенант. — А то командование хитрые задачи ставит, а средств на выполнение не даёт, давай сам крутись. Так что от бочечки топлива я не откажусь.

После этого он выходит из кабинета, а Аким садиться пить остывший кофе и есть отличные бутерброды. Он не сдержался и съел половину бутербродов. Очень уж есть хотел. Допил весь кофе, и тогда появился лейтенант, он принёс пыльник и разгрузку, а также винтовку. Положил всё это рядом с Акимом.

— Это вам, — и так как Саблин с непониманием глядел на него, Фарафонов пояснил: — Я подумал, что до Игрима нам лучше пойти на моей лодке, а вы переоденетесь в одного из моих людей. Это не привлечёт внимания, мы в Игрим нередко заходим. Зайдём к нему, спросим, нет ли прокладок на головку цилиндра, у нас, мол, прогорела, а там уже улучим момент, и вы сможете с ним переговорить. Если к нему заявятся какие-то казаки, тем более не местные, да ещё на такой лодке, как у вас, это может вызвать у соседей нездоровый интерес.

Да. Правильно. Саблин с ним был согласен. Это была неплохая мысль. Он взял видавший виды пыльник, на котором всё-таки можно было различить «Семьдесят один П. П.».

— Если поедем сейчас, придём в Игрим ночью, — пояснял ему лейтенант. — Нам так даже лучше, меньше глаз.

— А казаков моих…

— Пусть ваши люди отдыхают, — говорит ему Фарафонов.

— Мне нужно отдать им распоряжения.

— Конечно, пойдёмте, я покажу вам наши казармы.

Он нашёл своих людей в казармах, за общим столом с местными солдатами: уже вымытые и сытые, сидели, болтали-курили, чай пили. Те удивились и спросили его, почему это он в форме чужой части и почему с винтовкой. И тогда Аким объяснил им, что он с лейтенантом отъедет на сутки по делу, и после отдал двести рублей удивлённому Карасёву: пусть у тебя побудут; а потом сказал товарищам:

— Буду задерживаться — радирую на станцию части; если через сутки от меня нет вестей, то прыгайте в лодку и идите домой.

Подивились казаки и начали было его расспрашивать, но он им ничего объяснять не стал.

Вышел к пирсам, там их с Фарафоновым уже ждали сержант и двое рядовых. Они успели подготовить лодку к дороге, составить туда канистры и с топливом, и