Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

— Да не особо-то и далёких, — не сдержался Гнат. — Эти тоже маленько наши теперь.

— Позволь представить тебе, о мудрейший, моего доброго друга и воеводу, Гната по прозванию Рысь, — взгляд Всеслава от протокольной фразы отличался и нейтральным не был. Гнатка понятливо замолчал и даже сделал вид, что учтиво поклонился.

— Прошу простить мне утраченную вежливость, о Всеслав! — дед дёрнулся было на руках Гнатовых. Но там и людям гораздо крепче него физически было бы не вывернуться особо. — Моё имя Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, недостойный ученик великого Мансу́ра Абду́л-Ма́лика ибн Муха́ммад ас-Саа́либи.

Восхищённые лица, будто говорил с ними член политбюро, лично знакомый с самим Лениным, сделали даже державшие деда нетопыри. У всех вышло с разной степенью убедительности. Я, как и они, про этих обоих, что аль-Халаби, что ас-Саалиби, точно ничего не слышал, как и Всеслав.

Сенаит, склонив чуть голову к плечу, произнесла несколько красивых, ритмичных и музыкальных фраз на фарси. Я понял лишь пару слов. А дед будто на оголённый кабель наступил, не сходя с рук нетопырей. Его заколотило с первых слов, глаза вытаращились опасно, но он начал говорить то же самое, слово в слово с продолжавшей удивлять негритянкой. А потом взорвался восторженными и вопросительными вскриками. Она ответила очень сдержанно и посмотрела на нас со Всеславом.

— Ты стократ права, дитя моё, нам не следует обижать хозяина дома, говоря под его кровом на языке, которым он не владеет, или владеет без должной уверенности, — профессор повернул голову ко князю, но глаз от сидевшей скромно наложницы отвести не смог. — Хвала Всевышнему, я дожил до светлого дня, когда довелось узнать, что труды блистательного ас-Саалиби известны даже детям чужих земель! Как бы мне хотелось пожать руки твоим учителям, девочка, и поблагодарить их!

Тёмная лошадка светлеть и не думала, наоборот становясь темнее. Хотя, казалось бы, куда уж? Дед стремительно выпадал из коммуникации, перехваченный ею.

— На моей Родине принято обращаться по имени, не перечисляя род и заслуги. Не будет ли обидой тебе, уважаемый, если я стану именовать тебя по моему обычаю Абдуллой? — борясь с моим желанием пощёлкать пальцами перед профессором, привлекая внимание, спросил у него великий князь.

— Воля хозяина дома — всегда закон для воспитанного и вежливого гостя, Всеслав. Никакой обиды не будет, — кивнул он. По прежнему глядя на наложницу.

— Меня тоже покорили знания нашей гостьи и то, как умело она ими пользуется, являя нам острый ум и дивную память, — начал Всеслав. Но смотрел на Рысь, обозначая объект. Тот кивнул еле уловимо. Будто прижимая уши с кисточками к затылку. — Это почтенная Сенаит, пленница эмира, захваченная обманом и подлостью, в каких покойный был большим мастером.

— Хасан Абд Ар'Рахман ибн Исхак покинул мир живых? — рывком обернулся на князя профессор.

— Ещё как! — снова не удержался Гнат.

— Для того, что осталось, не получится выстроить приличного кургана или тем более мавзолея, — сурово глянув на друга, продолжил князь. — Боги осердились на клятвопреступника и наглеца, что надумал обмануть самого Аллаха. Поэтому хоронить там особо и нечего. Сойдёт речной лёд, унесут воды Итиля последнюю память о нём. Но не о Гасане речь. Видишь ли, почтенный Абдулла, я был бы рад, как и ты, пожалуй, порадовать уши беседой с почтенной Сенаит. Но ко прискорбию своему, как упоминал уже, не владею вашей речью. Не окажешь ли ты честь мне, поспособствовав?

Дед водил глазами по шатру, рассматривая каждого, но снова и снова возвращаясь к абиссинке, что сидела совершенно безмятежно, опустив глаза долу. Но если я ещё не ослеп окончательно, постреливала взором из-под длинных чёрных ресниц.

— Это ты, могущественный повелитель благостных земель Рус, окажешь честь мне, недостойному, дав возможность принять участие в учёной и наверняка интересной беседе, — дед даже на весу́ не терял академического веса, говоря как минимум как Капица.

— Орлы, сажайте уважаемого Абдуллу за наш столик… тьфу ты, на наш коврик… Короче, вон туда его, — махнул рукой Всеслав. — Гнат, сообрази!

Воевода не подвёл. Соображено было, как говорил классик, со знанием дела и использованием всех возможностей. Каких у новых хозяев города явно хватало. Дастархан накрылся сам собой и во мгновение ока почти что. За которое дед, усаженный и заботливо, но плотно «подконопаченный» подушками, крепко присел на уши Сенаит. Она отвечала явно вежливо, но немногословно.

— Друзья мои, — собрал внимание всех присутствовавших Всеслав, подняв походный серебряный лафитничек. — Сегодня важный день. Богам было угодно сохранить многие жизни, и русам, и булгарам, и народам лесов и Великой Степи. И все мы оказались здесь. Мы, каждый и каждая из нас, — отдельно отметил он тёмную лошадку взглядом, — обрели новых друзей. Линии наших жизней и судеб тянутся дальше, и узор их неизвестен нам. Но в наших силах не испортить его, оставив таким, который радует Богов. И пусть мы зовём Их разными именами, пусть кто-то уверен в том, что Бог един — это не станет помехой для того, чтобы наши решения и деяния соответствовали Чести и Правде. Которые в людях от веку одинаковые. И не зависят от количества, имён и прозваний Богов, от Их возраста и могущества. На Руси не принято теперь убивать людей за то, что они зовут Перуна Перкунасом, Тором или Юпитером. Нам, смертным, многое неясно в воле Их. Но это не может и не должно быть нам помехой в том, чтобы жить так, чтоб продолжать радовать Их.

— Это вышьют на шёлке и повесят на площадях, — обалдело проговорил Абдулла и начал переводить абиссинке, склонившись к ней ближе.

— Я повешу это в своей и отцовской юртах, — поддержал профессора Сырчан.

— Мы давно так живём, — сияя от гордости брякнул, в третий раз не удержавшись, Рысь.

Узким кругом сидели недолго. Только для того, чтобы перезнакомиться и более-менее наладить общение. А после пошли на площадь, где лучами расходились от свежевыстроенного центрального помоста лавки с жителями и гостями.

Город торжествовал. Каждый житель, воин, торговец, вольный, раб, от мала до велика, понимал, что на подобный исход встречи с ужасным колдуном Запада и его воинством рассчитывать было нельзя. Тот, кто своей и Божьей волей рушил минареты, не подходя и не касаясь их, тот, кто, указав издали мечом, разрывал в клочья всадника-великана вместе с боевым верблюдом, должен, обязан был наказать за подлость и обман эмира весь его народ. Так, как говорили древние предания: чтобы память о том, что нельзя допускать и мысли, злой или лживой, сохранилась в соседях навеки. А вот о