Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

отца, в залитом во́ском чехле-конверте. Который сам и был письмом — знаки и символы были выведены на внутренней поверхности сложенной тонко выделанной шкуры. Всеслав мимоходом глянул привычно, целы ли тончайшие золотые проволочки и пластинки, что Степной Волк размещал в условленном порядке на сгибах кожи прежде чем нанести расплавленный воск.

Пару раз уже приходили фальшивые письма, которые распечатывал, разумеется, не великий князь, и не в зале Ставки, а специально обученный нетопырь из Лютовых, за стенами города, в маске и в рукавицах. Оба раза внутри находился смертный яд, что вскидывали над раскрытым пакетом сжатые внутри пластины из китового у́са. Которые должны были навести следствие на ложные подозрения в сторону северян. Но за это направление у нас отвечали Гнат и Ставр. Первый по ложным следам не ходил, он их сам оставлял отлично, да такие петли плёл, что устанешь распутывать. Второму ходить вообще не́чем было давно. Но он и с места не вставая такие номера откалывал — жуть! В этом убедились легаты папы Григория, найдя как-то раз в одной из римских базилик невозможную картину.

За столом сидели три кардинала, три первоиерарха, чьи слова и действия значили в Риме очень многое. Они пристально смотрели на письмо перед ними. Так, по крайней мере, казалось сперва. После, подойдя ближе, слуги наместника Бога на земле, увидели детали. Забыть которые не могли, хотя очень, Очень хотели.

Перед кардиналами на столе лежало одно из тех подмётных посланий, якобы от Шарукана Всеславу. В самом центре была деликатно помещена куча собачьего дерьма, символизировавшая, видимо, адекватную оценку уровня подготовки римской диверсии со стороны руководства союзных спецслужб. Или их мнение о ситуации в целом. Вокруг кучи лежали глаза кардиналов, восемь штук. Ко лбам святых отцов были прибиты подковы, дававшие, вероятно, понять, что и степное правительство выразило таким образом ноту недоверия. Из распоротых шей на мокрые красные мантии свисали выдернутые наружу языки.

Я, помню, очень удивился, узнав от Павла Петровича, непростого полковника в погонах младшего лейтенанта, о том, что пресловутый «колумбийский галстук» придумал не Пабло Эскобар, совмещавший основной вид деятельности с подрывной революционной. И даже не его старшие колумбийские товарищи. А их инструктора́ из-за океана, из далёкой и могучей северной державы. И не придумали, а «применили архивные наработки». Полковник, проверять слова которого не было ни возможности, ни желания, рассказал, что ещё в шестнадцатом или семнадцатом веке при подавлении восстания во Пскове, спровоцированного шведскими «партнёрами», многих казнили, обвинив в мятеже, измене, сговоре с противником и том, что «оне́, го́рла царёвым людям проре́зав, языки наружу вынимаше». Я ещё не поверил ему тогда, решив, что это ведомственная байка, как в том анекдоте про «кстати, немцам по поводу рентгена!».

Вишенкой на торте, как говорил мой младший, был четвёртый кардинал, свисавший на верёвках с потолочной балки. У него кроме степной подковы и галстука был, как говорили Свен, Олаф и Хаген, «вырублен орёл». Дававший понять, прозрачно так намекавший торчавшими наружу лёгкими, что и северные страны выражали сдержанную обеспокоенность линией Матери Церкви.

Больше корреспонденции Рим Полоцку не отправлял.

Этот пакет от Шарукана был оформлен надлежащим образом. Там была подробная опись содержимого обоза, сводки по личному составу, поступавшему под командование брата Всеслава, и вводные по ожидаемой делегации от персов. Изучив которые, мы с великим князем поняли, что домой попадём нескоро.

Беседку нашу на́скоро затянули какими-то тряпками, коврами, кошмами и ещё чёрт знает чем, обеспечив разом и отсутствие сквозняков, и звукоизоляцию, и защиту от чужих глаз, и даже некоторый уют. Тлели в жаровнях какие-то корявые ветки. Прежде чем внести, каждый из этих средневековых калориферов натуральным образом обнюхивали Ти́товы снаружи и Вар внутри. Он вообще от князя не отходил, явно переживая до сих пор ту историю с инфицированной кровью.

Снаружи доносились время от времени команды Рыси, воеводы, вновь столкнувшегося с непрофильной задачей. К тому, что города́ его друг детства занимал, потратив две-три стрелы и десяток-другой мин, он уже почти привык. К тому, что население захваченного города требовалось не грабить или хотя бы вешать и пороть, а кормить, привычки пока не было. Но мы и городов-то пока взяли, почитай, раз-два и обчёлся. Шлезвиг да Рибе, которые теперь Юрьев-Северный и Янсхольм. А, ну и Кентербери с Ду́вром, который Аннарю́с. Но в Аннарю́се банкет устраивали франки, как новосёлы. По той же схеме, что и ятвяги в Люблине — кто владеет, тот и кормит, как говорится. В свеженазванной Казани разрываться пришлось Гнатке.

Тут, кстати, едва казуса не случилось. Сырчан с удивлением рассказал, что выше по течению уже была у местных одна Казань! Но её название было связано не с казнью и тем, что там кто-то что-то кому-то сказал. Сын хана поведал красивую легенду о том, что какой-то древний колдун или вождь повелел основать поселение там, где кипела вода в котле, установленном на голую землю, без огня. Котёл у местных звался «каза́н», от того и город так прозвали.

Всеслав глянул в мою память и повелел не брать в голову. Та, дальняя, что выше по течению, пусть будет Казанью Малой, а эта — Великой, чего сложного-то? Вон, в грядущем один их Арзамасов каких-то было никак не меньше шестнадцати, а Челябинсков — аж семь десятков! Но про отсутствие фантазии потомков в названии городов князь, понятное дело, вслух не говорил.

Рысь ввалился в шатёр с глазами навыкате. В руках Вара появились меч и нож, схваченный для немедленного броска. Сырчан и Ян Стрелок тоже схватились за оружие. Внешний вид воеводы не оставлял сомнений — надвигалась лютая беда, причём шедшая за ним прямо по пятам.

— Славка! Там девку сожгли! — выдохнул Гнат.

— Царствие небесное бедолаге, — перекрестился Чародей. Левой рукой, потому что в правой был зажат отцов меч. — А ты чего так всполошился-то?

— А она живая! — воскликнул воевода.

— Он пьяный, что ли? — удивлённо-растерянно спросил Всеслав у Вара, что стоял к тому ближе всех. Вар дисциплинированно потянул носом дважды и отрицательно покачал головой.

— Гна-а-ат? — эту интонацию и это синхронное движение бороды и брови Рысь, как и все прочие знаки княжьей мимики, знал прекрасно. Они означали, что старый друг крайне заинтересован, и вот-вот начнёт орать, если всё не расскажать ему прямо сейчас.

— Да сам погляди! Эй, ты! Иди сюда! — он позвал кого-то снаружи, при этом поцокав языком так, будто пса или коня подманивал.

На призыв воеводы Гната Рыси в шатёр вошла девушка, стройная, высокая, сероглазая