Тай-Пен - Дмитрий Шимохин

вторых суток. Вернее, появился один из них. Когда дозорный на стене поднял крик, мы сначала подумали, что это нападение. Но это пришел Сяо Ма, и вид его был страшен. Он бежал, шатаясь, как пьяный, одежда превратилась в лохмотья, на лице запеклась кровь. Ворвавшись в ворота, он рухнул на землю, задыхаясь.

Когда его отпоили водой и перевязали неглубокую рану на плече, он смог говорить. Его старшего товарища убили — нарвались на разъезд хунхузов, когда уже возвращались. Уходя от погони, разделились. Выжил только он.

— Новости… — выдохнул он, глядя на меня воспаленными, лихорадочными глазами. Лян Фу тут же опустился рядом, чтобы переводить. — Ваша победа… она как ветер… как степной пожар… Слухи уже дошли до приисков.

По его сбивчивому, торопливому рассказу перед нами начала вырисовываться удивительная картина. Наша дерзкая атака на Силинцзы, самое сердце разбойничьей империи, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Система, державшаяся на страхе и силе, дала трещину. На двух дальних приисках, самых маленьких и слабо охраняемых, хунхузы, услышав, что гнездо разорено, а хозяин сбежал, просто ударились в панику. Бросив все, они разбежались по горам, пытаясь спасти свои шкуры. Рабы же, воспользовавшись моментом, перебили оставшихся надсмотрщиков и тоже ушли — кто в горы, кто в степь, кто куда. Там теперь царили хаос и запустение.

Но на двух центральных, самых больших и богатых приисках — «Золотом Драконе» и «Тигровом Зубе» — все было иначе. Туда, как мухи на мед, слетелись все уцелевшие после штурма Силинцзы. Самые верные, самые жестокие и отчаянные головорезы Тулишэня сбились в одну стаю. Они укрепили штольни, выставили засады, превратив прииски в настоящие волчьи логова.

— Они не бегут, — закончил свой рассказ Сяо Ма. — Они ждут. И они очень злы.

До пятого, самого главного прииска, где, по слухам, находился личный склад Тулишэня, разведчики так и не добрались. Все тропы, ведущие туда, были намертво перекрыты усиленными патрулями.

Я слушал его, и во мне боролись два чувства. Радость от того, что империя Тулишэня начала гнить и рассыпаться сама по себе. И понимание того, что ядро этой гнили — самые отборные, самые безжалостные убийцы — теперь собралось в одном месте, готовое к последнему, смертельному бою. Враг был ослаблен, но одновременно стал и гораздо опаснее.

Больше ждать было нечего. Разведка дала нам ясную картину: враг расколот, часть его рассеяна, но ядро, самое злое и крепкое, ждет нас. Медлить — значит дать им время опомниться, перегруппироваться, возможно, даже получить подкрепление. Я отдал приказ выступать немедленно.

Оставив в Силинцзы крепкий смешанный гарнизон под началом Левицкого и Софрона — людей, которым я с легким сердцем мог доверить наш тыл, — я повел свой сводный ударный кулак в горы.

Путь оказался куда тяжелее, чем представлялось. Широкая дорога, накатанная арбами, осталась позади, сменившись узкой, едва заметной тропой. Она змеилась вдоль русла реки Мохэ, то ныряя в сырые, поросшие мхом ущелья, то карабкаясь по крутым каменистым склонам. Повозки вскоре пришлось оставить — их колеса то и дело застревали между валунами. Провиант перегрузили на спины верблюдов и лошадей. Но даже животным пришлось тяжело — они скользили и падали на крутых подъемах. Особенно сильно досталось верблюдам — ведь их копыта не были подкованы. Приходилось то и дело развьючивать их и буквально на руках общими усилиями протаскивать через самые гиблые места.

Река, наш единственный ориентир, несла свои мутные, желтоватые воды с яростным ревом. То и дело ее русло преграждали каменистые пороги, и тогда Мохэ вскипала, превращаясь в бурлящий, пенистый поток. Казаки и мои каторжане, глядя на этот дикий, необузданный нрав и цвет воды, тут же окрестили ее по-своему — Желтугой.

На одном из привалов Тит, разглядывая мутную воду, с сомнением покачал головой.

— И вот в этой желтой мути они золото ищут? — проворчал он. — Странные люди эти китайцы.

Но чем дальше мы углублялись в горы, тем меньше оставалось времени на подобные рассуждения. Тропа становилась все хуже. Несколько раз нам приходилось перебираться через осыпи, где живые камни то и дело срывались из-под ног, грозя увлечь за собой в кипящую воду Желтуги. Шли медленно, растянувшись длинной, усталой цепью, и чувствовали, как эти дикие, безлюдные горы смотрят на нас с холодным, вечным безразличием

Первый прииск, до которого мы добрались, встретил нас гробовой тишиной. Разведчик не соврал. Когда мы вошли в лагерь, тот встретил нас гробовой тишиной. Это было мрачное, унылое место, прилепившееся к склону горы, словно осиное гнездо. В центре стояло несколько длинных, приземистых бараков-фанз, сколоченных из грубых, почерневших от времени досок, с крышами, крытыми дранкой и дерном. Двери были распахнуты настежь, внутри — перевернутые нары, разбросанное тряпье и пустые чашки. Возле бараков виднелся большой, крепко сбитый амбар с сорванным замком. Заглянув внутрь, я увидел лишь рассыпанный по полу рис да пару пустых мешков — все ценное хунхузы, видимо, успели забрать с собой.

Но самое жуткое строение стояло особняком, чуть в стороне. Оно было сложено не из досок, а из дикого камня, и больше походило на звериную клетку, чем на человеческое жилище. Толстая, обитая железом дверь и крохотные, зарешеченные оконца под самой крышей не оставляли сомнений — это была тюрьма, карцер для провинившихся рабов. Дверь была открыта. Внутри, в полумраке, стоял тяжелый, кислый смрад. На земляном полу валялись ржавые цепи и сломанные колодки. Рядом с тюрьмой нашлась и полузасыпанная яма, полная человеческих костей. Сюда сбрасывали умерших от побоев рабов.

На краю лагеря мы наткнулись на следы недавней резни. Пять или шесть трупов надсмотрщиков лежали там, где их настигла месть. Их черепа были проломлены ударами кайл и лопат — рабы, почуяв свободу, расправились со своими мучителями их же собственным инструментом. Их тела уже начали раздуваться на солнце, привлекая тучи жирных, изумрудных мух. И ни одного живого хунхуза — уцелевшие в резне сбежали, как крысы с тонущего корабля.

Сам прииск находился прямо на берегу реки. Тут тоже все дышало запустением: брошенные промывочные лотки, перевернутые тачки, какие-то корзины и прочий немудреный инструмент. Беглый осмотр прииска показал, что Тулишен не заморачивался современной техникой: золото мыли обычными лотками. Несомненно, добрая половина его шла «в отвал» — такие примитивные технологии добычи не давали нормального качества извлечения драгоценного металла из породы.

Я отдал приказ не задерживаться. В этом месте смерти и запустения не было ничего, что могло бы нам пригодиться, кроме мрачного напоминания о том, какая ненависть кипела