Здесь водятся бесы - Снежана Каримова

вернуть меня в лес, – пристыженно сказала Цвета. – Но пока я была в том доме, поняла, что не хочу в лес. Да, я вроде бы оттуда, там живет моя… родня, которую я не знаю. И я подумала, подумала… – она опустила глаза, собирая всю свою храбрость, и вновь посмотрела на названую бабушку, – что хочу еще немного побыть человеком… и с человеком. Можно я немного побуду с тобой? Духом я еще успею стать, когда отживет мое человеческое тело, – Цвета виновато улыбнулась. – Может, не надо сейчас меня выгонять? Раз уж так сложилась судьба…

Глафира сморщилась, и крупные слезы покатились по ее щекам. Она сперва наклонилась было к Цвете, но вдруг, наоборот, отшагнула в глубь прихожей, впуская подменыша, лесного духа, названую внучку в свой дом.

– Проходи! – поспешно сказала она, всхлипывая. – Я не гоню тебя в лес, я хочу, чтобы ты была рядом!

Цвета благодарно шагнула через порог, и уже здесь, в своей квартире, Глафира обняла внучку.

– А в лес мы будем ходить вместе. Смотреть на деревья, гладить мох, собирать листья, ягоды и грибы. И потом, уже потом, когда ты познакомишься с лесом, привыкнешь к нему, может, ты сама захочешь уйти. Но я не гоню тебя. Я рада, что ты со мной! Но как ты смогла? – спросила Глафира, по-прежнему продолжая держать тонкую, высокую, взрослую внучку в своих объятиях.

Цвета тяжело вздохнула, отстранилась от бабушки и проговорила:

– Пришлось размотать твоего родича.

– Ты съела детеныша беса? – не могла поверить Глафира.

Девушка пожала плечами.

– Я свила из него гнездо. Мне Бесёна подсказала, хоть и не специально, – призналась Цвета. – Возможно, это ударит по твоим финансам, – виновато добавила она, – ведь ты не сможешь колдовать без родича. Но у меня… у нас есть сбережения!

Глафира снова притянула к себе внучку и зарыдала. Это были слезы благодарности и облегчения.

– Конечно, мы проживем! Не беспокойся! И я рада, что ты пустила родича на дело! Я теперь свободна!

Внутри тела девушки, которую обнимала бывшая знахарка, в сердечном домике на красном диване лежала подменыш. Ее окружали мощные стебли растений, клонившиеся под тяжестью огромных желтых цветов, которые Глафира называла «золотыми шарами». Подменыш, с нежными зелеными иглами на голове и корнями вместо ног, снова походила сама на себя, но глаза ее были закрыты, потому что сейчас Цвета жила снаружи.

Глава 37

Не на дне

30 октября

Горыныч сидел на разобранной постели и дергал нитки из дырочки на застиранном пододеяльнике. Эту ночь он почти не спал, и голова адски трещала, но боль была спасительной – заглушала жуткие воспоминания. Кольке хотелось вытащить мозг из черепной коробки, прополоскать в проточной воде и все забыть.

В руках он вертел телефон отца. Нужно было позвонить, но в горле пересохло. Колька бросил взгляд на чайник, стоящий в кухонном углу комнаты. Сначала дело, а потом он выпьет большую кружку сладкого чая. Если повезет, то даже без ворчания отца.

Горыныч набрал номер по памяти, но никто не отвечал. Гудки дребезжали мучительно долго, и, казалось, даже зубы от них заныли, но Колька не сдавался, набирая раз за разом, пока в трубке не раздалось напряженное:

– Да?

– Ты мой телефон куда дел?

– Телефон?

– Ты вырвал его у меня из рук! – раздраженно напомнил Горыныч. – Я с батькиного звоню.

Ночка долго молча дышал в трубку, а потом спросил:

– Ты помнишь, там, на втором этаже…

Горыныч дернул из пододеяльника еще одну нитку.

– Думаешь, это все наливка?

– Чтобы с наливки одинаковые глюки?.. А вдруг кому-то еще нужна была помощь, – тихо проговорил Ночка.

– И кошка, – выдавил из себя Горыныч. – Мы забыли там кошку Дня.

Ночка издал какой-то звук, то ли кашель, то ли смешок. А Горыныча обдало волной стыда. Вчера он, вооружившись палкой, полез за кошкой на второй этаж – то ли прогнать ее, то ли от нее защищаться. Но это было до того, как он толкнул Демьяна. Не нарочно, но толкнул. Дурака этого пьяного! И зачем только он поднялся к ним, когда о его кошке уже все забыли?

И все же надо ему эту кошку вернуть. Горыныч думал об этом всю ночь между короткими периодами дремоты. Мысль прямо-таки сверлила его и без того больную голову. В Дружине шутили, что в одной из кошек родительницы Ильи прячется Кощеева смерть, а теперь Кольке казалось, что в этой конкретной кошке прячется Демьянова жизнь…

Ночка выдохнул в трубку так шумно, что Колька отвел телефон от уха.

– Я не хочу туда возвращаться, – наконец проговорил Ром. – Там дурное место. А телефон… Твой телефон я, похоже, потерял. Не парься, я тебе свой отдам. Он почти новый.

– А кошка? А тот… на втором этаже?

– Я туда не вернусь, – твердо повторил Ночка.

Горыныч нажал на отбой.

Ночка всегда его раньше поддерживал. И сейчас Кольке как никогда нужна была его помощь. А он отказал.

В комнату заглянул отец.

– Иди есть, – скорее прорычал, чем позвал он, все еще сердитый на сына за вчерашнюю гулянку, украденную наливку и потерянный телефон.

Будь Колька на пару лет младше, отец отвесил бы ему затрещину, но сейчас сын был уже ростом с него самого, а может, и чуть-чуть повыше. Взрослые уменьшаются, когда вырастают их дети.

– Пап, – тихо попросил Колька, – отвези меня в одно место. За телефоном.

Но дети продолжают искать в них опору.

Отец молча вышел из комнаты, но Колька знал: он отвезет.

Горыныч не помнил, где именно находится та заброшка. Это Феникс привез их туда, потом укатил с девчонками и Кощеем, а как только «избушка» вернулась, парни, погрузив Демьяна, помчались в больницу.

Пришлось писать Фениксу, он как раз был онлайн, но первым делом Горыныч спросил:

«Как там День?»

«У меня нет новостей, – ответил тот. – Еще рано».

«Я телефон там оставил, – написал Горыныч. – И заодно кошку Дня поищу. Ее же никто не забирал?»

«Нет, – подтвердил Феникс. – Но она же уличная, то уходит, то приходит. Помнишь, как в тот раз?»

«Ага, жаль, что телефон сам прийти не может».

Как-то неловко было настаивать на поисках кошки. Колька и себе-то не признавался до конца, что собирается обратно именно из-за нее. И отчасти он был даже рад потере телефона – нашелся удобный предлог. А еще ему хотелось понять, что за существо скрывалось там под одеялом. При дневном свете весь вчерашний страх выцвел. Серый выходной и чувства делал