Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд

– Так что, говнищем всё надо, чтобы заросло, да? – не удержался я.

– Я понял, понял, – с виноватым видом понурился Герасим.

– А раз понял, то прекращай ныть, солдат, – сказал я. – Вот тебе мой приказ: сейчас идёшь спать! Не спорь!

Я увидел, что Герасим порывается что-то возразить, и не дал:

– Идёшь сейчас спать. Спишь до утра. Завтра рано утром встаешь и начинаешь отмывать свой срач. Трезвый! Я с работы приду, проверю. И чтобы бельё на постели чистым было. Ты меня понял?

Герасим кивнул.

– Потом идёшь в баню. Чистая одежда есть у тебя?

– Есть.

– Вот и хорошо. Отмоешься, побреешься, пострижешься, переоденешься. А эту ссанину свою выбрось. А лучше сожги. Понял?

– Да понял я, понял.

– Вот и хорошо, что понял. Действуй, солдат! – велел я, – завтра, в это же время мы с Беллой проверим.

– А я? – возмутилась Фаина Георгиевна.

– А у вас завтра репетиция у Глориозова, – ехидно напомнил я. – Где вы играете Зою Окаёмову.

К моему счастью Фаина Георгиевна не возразила, просто согласно кивнула. И в моей душе поднялась волна удовольствия. Я её переубедил, и к Завадскому она не пойдёт.

Вот и отлично.

– А теперь разбегаемся спать, – велел я, – и никому об этом разговоре не трепаться. Всем понятно?

Всем было понятно.

На работе я торопливо дописывал отчёт (из-за того вынужденного прогула чуть выбился из графика), когда меня вызвали к Козляткину.

Я решил, что это из-за моего конфликта с комсоргом, и шел, настраиваясь двинуть речь.

Но, к моему удивлению, Козляткин свирепо набросился на меня совершено по другому поводу:

– Ты что опять натворил, Бубнов?! – возмущённо заорал он.

Так как я не знал, что именно его выбесило, то просто пожал плечами.

– Почему меня вызвал Большаков из-за тебя?! – прорычал он.

– Почему?

– На тебя Завадский нажаловался, что ты у него актёров сманиваешь! – Козляткин уже рвал и метал, – Завтра после обеда тебя вызывают к Большакову! Ты что себе позволяешь?! Ты кем себя возомнил?! Да ты знаешь, что тебе будет?! Что нам всем теперь будет?!

– Тише, тише, Сидор Петрович, – попытался успокоить его я, – ничего не будет. Ну, поговорим немного с Большаковым. Давно познакомиться пора. А в Советской Конституции нигде не сказано, что нельзя у Завадского актрис в другие театры сманивать. Да и крепостное право вроде как отменили, давно ещё.

Козляткин при этих моих словах аж задохнулся от возмущения.

Но я не дал ему вставить ни слова, сказал:

– Да и врёт он всё, Фаина Георгиевна ещё не дала своего окончательного согласия. Там вроде срок у неё до вечера был.

– Раневская что ли? – удивился Козляткин.

– Ага, я ей в театре Глориозова роль выпросил, – сказал я скромно.

– Так это для этого ты у меня финансирование из Большого просил перекинуть?

Я скромно кивнул.

– Ну, ты, Муля, и жук, – покачал головой Козляткин, – надеюсь, ты хоть знаешь, зачем это делаешь?

Я знал. Поэтому опять кивнул со скромным достоинством.

А Козляткин спросил:

– Кстати, как там дела продвигаются по поводу твоего обещания?

– Уже скоро, – сказал я, прикидывая, через сколько я свалю в Цюрих.

– Ты мне срок конкретно скажи, – велел Козляткин.

– Конкретно? – изобразил задумчивость я, – хорошо, скажу. Только давайте я завтра отвечу. Уточню и отвечу.

– Иди уже, – проворчал Козляткин, – и завтра я жду ответ. Конкретную дату.

А по дороге я заглянул к девчатам, в отдел, где работала кареглазка.

– Как дела, красавицы? – спросил я.

Я шел туда с конкретной целью узнать, не замышляет ли что комсорг. И почему это вдруг притих Барышников. Что-то мне это затишье не очень нравилось.

Девчонки встретили меня радостно:

– Муля пришел! – обрадовались они. А одна, веснушчатая такая, сказала:

– А когда у нас занятие опять будет?

– Вы же видите, как комсорг под меня копает, – деланно вздохнул я и посмотрел на них с неприкрытой печалью, – я бы и рад, но сами видите. А жаль. Хотел с вами поговорить о важной теме.

– Какой? – зажглись глаза у девчонок.

– Как стать красивее за неделю, – сделал жёсткий вброс я, а потом безжалостно растоптал трепетную мечту грязными сапогами, – поэтому уж извиняйте. Не мне с комсоргом тягаться. Я так-то ещё и в Партию потом вступать хочу. А он мне может характеристику испортить.

Девчата загалдели. Некоторые начали канючить. Но всех захватила эта тема.

– Нет, нет, даже и не просите, – категорически сказал я, – сказал, не буду – значит, не буду. А второй темой я хотел вам рассказать о том, как стать легендой в своей сфере.

Шум поднялся такой, что в кабинет заглянула какая-то пожилая тётка и шикнула на них.

А они всё не могли успокоиться.

– Мулечка, миленький, ну расскажи-и-и-и… – канючили они.

Но я был неумолим:

– Простите, девушки, с комсоргом связываться я не хочу. Сами понимаете. Так что и третью тему о том, как правильно исполнять свои мечты, чтобы они сбывались, я вам тоже не расскажу. Извините…

Уж этого девушки стерпеть не смогли.

Когда возмущённые вопли утихли, кареглазка сказала категорическим голосом:

– Товарищи! Так дальше нельзя!

В кабинете опять начался шум и хай. В стенку требовательно постучали.

Девчата чуть притихли, а веснушчатая сказала:

– Ты правильно, Оля, говоришь! Но только как надо? Куда нам против комсорга браться?

Опа, а кареглазку-то зовут Оля, значит. И я продолжил дальше греть уши (приятно было наблюдать, как мой запущенный информационный вброс сейчас похоронит комсорга).

И кареглазка вдруг заявила:

– Вот что я вам, девчата, скажу! Нужно с ним разбираться! Когда у нас перевыборы? Где Надя?

– Здесь я, – пискнула какая-то мелкая белобрысая пигалица.

– Ты у нас секретарь, протоколы пишешь по комсомольским собраниям, когда перевыборы?

– Так были уже, – опять пискнула она.

– Как это были? Когда?! – налетели на неё девушки.

– Так это… были…