Олегархат им. тов. Сталина - Квинтус Номен

— Бить надо по самому больному месту буржуев, иначе они не поймут.

— А какое у них самое больное место?

Все же связь через цифровые линии со сквозным шифрованием — штука замечательная. Еще до вылета я связалась с товарищами Пономаренко и Патоличевым, обговорила с ними место и время совещания, вкратце обозначила тему. Но в детали по связи я все же вникать не стала: и потому, что с глазу на глаз все объяснить будет проще и быстрее, и потому, что некоторые из важных деталей я еще не продумала. Но общий план «удара по самому больному месту» у меня уже сформировался. То есть я и раньше знала, что «так можно», просто как-то упускала из виду, что у СССР для такого ресурсов вполне достаточно, а к тому же я понимала, что конкретно Советскому Союзу такой «удар» заметной выгоды не принесет. То есть все же принесет, но другие наши враги получат больше — но во время разговора с Леной до меня дошло, что американские банки, которые будут основными бенефициарами «удара», нашими друзьями и после такого «подарка» не станут, но могут призадуматься о то, что «бить»-то СССР может по кому угодно. А если товарищам доступно пояснить, что быть некая Федорова С. В. будет только в отместку за что-то плохое…

В моей «прошлой истории» подобный «удар» изучался практически во всех школах бизнеса, а сейчас о таком никто даже не догадывался. То есть вообще никто, и даже я — просто я всего лишь «знала технику удара» из «сторонних источников». И знала очень неплохо — а также знала, что непосредственно сейчас вроде бы и условий для такого не было. Но ведь условия и поменять можно, причем практически незаметно как для «жертвы», так и для всех прочих наблюдателей. Только нужно удар нанести исключительно вовремя, а если меня Симон учил правильно, то именно сейчас такое время и настало. Все же дядька мой не просто так профессором в своей Мексике стал, и он мне очень подробно объяснял, почему некоторые события не могли произойти несколькими неделями раньше или позже. Вот днями — да, но тогда выходило, что времени у меня для «удара» совсем мало, в идеале — дней десять. Но если все получится…

Детали я собралась обдумать в самолете, да и у товарищей время подумать над моим предложением будет. Не особо много, но они и стали руководителями огромной страны в том числе и потому, что умели думать быстро. И быстро взвешивать риски — а тут риск был минимален. В мировом масштабе минимален, а в масштабах страны все же казался довольно приличным, но у меня уже образовалась определенная подушка безопасности, и подушка эта была интересна тем, что размещалась она в Корее, у товарища Ким Ирсена. Правда корейский товарищ пока и сам о ее наличии не догадывался, то есть про существование ее он точно знал, но что это будет именно подушкой…

Из Пхеньяна мы с Леной вылетели в одиннадцать вечера, то есть когда в Москве было всего семнадцать часов. И через восемь с небольшим часов — то есть в час ночи — приземлились на аэродроме Щелково. А еще через шесть часов я зашла в знакомый мне кабинет на Старой площади:

— Ну что, товарищи, вы успели обдумать мое предложение?

— Светик, а ты уверена, что мы тут не прогорим?

— Потерять мы можем немного, максимум придется три процента отдать мерзким буржуинским банкирам.

— Сто двадцать пять миллионов долларов — это, по вашему, немного?

— Это терпимо, в случае провала компенсируем убыток на продажах вычислительных машин за пару недель. Но если мы достигнем успеха… я считаю, что риск оправдан.

— Ну, Светик, тебе виднее… Пантелеймон Кондратьевич, я — за!

— Светлана Владимировна, а вы не боитесь, что за такое вас еще сильнее будут… преследовать? — глухим голосом спросил товарищ Судоплатов.

— Я через час обратно в Пхеньян, а вы… вы по своим каналам пустите слушок, что я мстю, и мстя моя будет страшна, ну, если там не успокоятся. А банкиры — они деньги-то считать умеют, и быстро сообразят, что против десяти процентов советского бюджета ни один не выстоит. А если учесть, что Уолл-стрит выиграет раз в десять больше нашего, то Сити ничего не останется, кроме как утереться.

— А Израиль…

— Там, конечно, национальные чувства выпячивать любят, но потеря десяти процентов бюджета на их руководство тоже подействует отрезвляюще. А если учесть, что они традиционно за тридцать серебренников готовы кого угодно продать… я думаю, что оттуда вы, Павел Анатольевич, своих людей можете уже отзывать: местные банкиры и без вас все сделают, причем показательно жестко.

— Вы в этом так уверены?

— Совершенно, но вам, Павел Анатольевич, я эту уверенность передать не в состоянии: вы просто не поймете, насколько болезненным может стать удар по кошельку.

— А вы понимаете, да?

— Да. Потому что вы считаете, что большинство людей — хорошие, а я сейчас вижу только сволочей. Не потому что все вокруг сволочи и хороших нет, но их я… вы же не замечаете, что вокруг вас воздух? А я четыре месяца только и занималась тем, что искала, кто этот воздух испортил. Это профессиональная деформация, и я все же надеюсь, что она скоро пройдет. Но пока не прошла… Биржи в Париже и Лондоне открываются через шесть часов, и мы должны уложиться в пятнадцать минут после их открытия. То есть времени у нас еще овердофига…

— Светик, ты уже большая девочка, когда же научишься по-человечески выражаться?

— То есть как вы?

— Нет! Как взрослый и солидный человек… впрочем, это не обязательно. А если у тебя все получится, мы тоже постараемся выражаться как ты. В знак признания, и ты знаешь, мне уже хочется так говорить. И надеюсь, что мы хотя бы не прогорим. Но все же хочется лучшего, очень хочется…

Глава 20

Вернувшись в Корею я снова занялась работой, которую пообещала сделать товарищу Киму. В общем-то, самой простой из того списка, который был предоставлен корейскому руководителю, но на мой взгляд одной из самых важных. Тем более, что и время было самым подходящим: в горах уже выпал снег и крестьяне остались без работы. То есть они остались без традиционной крестьянской работы, но я им нашла и работенку совсем «нетрадиционную» — и в