Битва на Калке. Эпизод первый - Алексей Миронов

находился в плену у китайцев. Причем, именно у чжурчженей. Но, вернувшись в орду, он признал сыном Тулуя, как и ранее Джучи, стремясь избежать кривотолков. Получалось, что из четырех наследников Чингисхана двое были рождены не от него, и орда могла достаться не прямому наследнику. Великий хан простил жену и признал детей родными, но об этом судачат уже давно. Сплетни любят все. А китайцы особенно.

Размышляя над новой информацией, Григорий так напился с китайцами, что на утро у него впервые за полгода разболелась голова от алкоголя. Но до наступления утра произошло еще одно интересное событие, заставившее его усомниться в реальности происходящего. Вернувшись под конвоем в юрту, пьяный вампир вдруг обнаружил у себя дома какое-то привидение. Оно сидело на ковре посреди юрты, облаченное в длинное темно красное платье, а на голове виднелся головной убор, напоминавший рога или полумесяц устремленный вверх. Привидение было очень похоже на раскрашенную монгольскую девушку. В юрте было тепло и темно, еле тлели угли на специальной жаровне в дальнем углу.

Разглядев это изваяние, механик сначала испугался, а потом озадачился. Если это привидение, то приходилось признать, что они бывают, с чем просвещенный механик не хотел соглашаться. А если нет, то, — что эта красотка, здесь делает? Даже по расплывчатым очертаниям лица и фигуры было видно, что эта девушка далеко не уродина. А по одежде, что она не из бедных. «Интересно, — пришла в голову пьяного механика самодовольная мысль, — может быть, это жена одного из ханов прослышала о появлении в орде красавца-духа и решила повернуть историю монголов вспять? А что, вполне смахивает на легенду».

Ведь Забубенный знал, что по легенде все монголы произошли от «желтого пса». Духа, который являлся в полночь в юрту к прародительнице монголов Алан-Гоа через дымовое отверстие и уходил с рассветом, словно желтый пес. От этих свиданий Алан-Гоа родила трех сыновей, не считая двух от мужа, среди которых был Бондочар, предок рода Борджигинов, что означало — синеокие. Зачатие происходило от света, исходившего от юноши, поэтому считалось, что голубизна глаз и рыжеватость волос монголов, — последствия происхождения от «желтого пса».

«Ну, я конечно, не „желтый пес“, — подумал Забубенный медленно приближаясь к девушке и садясь с ней рядом на ковер, — но как-никак дух. Значит, есть, о чем поговорить».

Однако, о чем думала эта таинственная незнакомка, Забубенный узнал очень быстро. Едва он присел с ней рядом, как робкая с виду девушка, распахнула на нем халат и сдернула его с оторопевшего механика. Затем скинула с себя замысловатый головной убор, разметав по плечам длинные волосы, и расстегнула платье, которое само сползло с нее, словно кожа со змеи. «Ну и дела», — только и успел подумать Забубенный, когда монголка пошла в атаку. Набросившись на Григория, она толчком повалила его на ковер, запрыгнув сверху и непрерывно покрывая его тело горячими поцелуями, стащила все исподнее. Механик, хоть и был пьян, но не так сильно, чтобы ничего не ощущать. Он инстинктивно включился в процесс, прижал девушку к себе, и на ощупь определил, что это не призрак. Слишком горячей была ее спина и грудь, ну а ниже все вообще пылало. «Видать, истосковались девица», — решил Григорий. Хотя, сколько лет было девице, на ощупь понять не получалось, монголки они все не крупные. Но это было и не важно, главное, горячие. Окончательно забыв свои страхи, механик отдался на волю чувствам, и взял процесс в свои руки, подмяв под себя хрупкое монгольское тельце.

На утро его разбудили звуки рано просыпавшегося монгольского лагеря. Забубенный не открывая глаз, потрогал себя, — шерсти не было, псиной не пахло. Значит, сам ни в кого не превращался. Пошарил руками по ковру, — никаких призраков. Ни горячих, ни холодных. Открыл глаза, — никого. Если и была этой ночью у него призрачная женщина, то, уходя она ничего не забыла из своей сложной одежды. Григорий снова разочарованно пошарил по ковру, — может, хоть сережку обронила. Ничего.

Тогда Забубенный попытался припомнить события этой ночи, но кроме ощущения всепроникающего жара ничего не оставалось: ни лица, ни фигуры, ни голоса. Он даже засомневался, а было ли вообще что-то. Но мужские ощущения не давали себя обмануть, — было. И еще как.

Но утро только начиналось. Скоро явился нукер с неожиданным приказом от Субурхана, — выступать обратно степи Закавказья, не дожидаясь окончания празднеств. На дворе стояла зима. Вот уж этого Забубенный от монгольского начальника никак не ожидал. Полгода тащиться к черту на куличики в орду, погостить там недельку и полгода идти обратно, — на это были способны только монголы. Но себе Григорий мог признаться, съездил он не зря. У него возникло странно ощущение, что он уже принял участие в судьбе монголов, независимо от их будущих действий. Ведь сколько они ни бились, а, в конце концов, стали частью Руси. А для этого должно было быть какое-то предопределение, невидимое глазу.

Собираясь в дорогу, Забубенный в задумчивости бродил по монгольской кочевой столице, топча снег теплыми пимами из оленьей шерсти, — старт, почему-то был назначен на полдень, а не на рассвете, как обычно. А до полудня еще было время, собирать механику было особенно нечего, — чертежей новой башни ему чжурчжени не дали, да он особенно и не просил. Сказали, сделаешь так и так, Забубенный кивнул «сделаю». А Субурхану соврал, что все дали. Башня будет круче прежней в два раза. Опыта ему было не занимать даже у чжурчженей, воровавших свои идеи у заезжих или пленных европейских инженеров.

Прохаживаясь по лагерю, где на него с интересом взирали проезжавшие мимо воины, Забубенный случайно набрел на какой-то хозяйственный двор. Перед юртой лежали тела нескольких забитых оленей, над которыми колдовал местный мясник или скорняк, отделявший тушу от кожи. Увидев оленя, Забубенный не удивился, по местным меркам Сибирь была рядом, видимо и снабжение зимой было налажено неплохо. Глядя на тушу, Григорий уже знал, что ни окорок, ни филей, ни кости, ни рога, ни копыта, не пропадут. Все пойдет в дело. Рядом горел костер, на котором монгол грел окровавленные руки, то и дело, замерзавшие от свежевания на морозе. Рядом сидел его сынишка, игравший с вырезанными из туш пузырями. Он надувал их сам, как жвачку, а иногда держал над костром, так что те начинали надуваться, устремляясь вверх, но лопались, поскольку не было у них нужного каркаса, а воздух был слишком горяч. «А ведь так можно и воздушный шар изготовить, — подумал вдруг механик, и мысль о побеге на Русь снова возникла в