Сад эдельвейсов - Лили Мокашь

телу нежным приливом. Но даже это не помогло мне до конца забыть о голоде. Поспешно я пригубила чай, стремясь поскорее заполнить пустоту внутри, и обожгла нёбо, отпив слишком много. Этого еще не хватало.

– Кажется, это Асю нужно было предупреждать, что горячо, – отметил отец, и мама встретила его замечание поджатыми губами. В отличие от меня, он осторожно подул на содержимое чашки и только потом аккуратно втянул губами немного чая.

– И все же, – начала я нескладно, чувствуя, как немеет нёбо, – кем была это девочка, мам?

– Зачем вам знать? – она невинно похлопала ресницами и поднесла кружку повыше к лицу, вдыхая сладкий пар.

Мы со Стасом переглянулись, и я кивнула, предлагая ему поговорить с моими родителями. Из корыстного желания опустить в желудок наконец хоть что-то, я последовала примеру папы и принялась дуть на чай, в то время как Стас смотрел на моих родителей озадаченным взглядом, не зная, с какого конца браться за объяснение. Что-то последнее время он все реже находил подходящие слова, хотя раньше я за ним подобного не замечала. Впрочем, темных кругов от ночей за рулем без сна у него тоже весь учебный год не наблюдалось, даже в худшие времена, когда он заезжал ко мне в больницу сразу после школы, а иногда и вовсе перед занятиями.

Вспоминая те дни, я стала смотреть на них иначе. Я столького не замечала, утопая в океане самобичевания и скорби по идеальной картинке заветного будущего, которое никогда не станет моим, теряя из вида то настоящее и искреннее, что было перед самым носом. Если бы только я поняла все раньше, то сейчас секундная стрелка часов не отдавала бы в голове гулким щелчком на каждый такт, напоминая про обратный отсчет.

Стас уедет, и я ничего не смогу с этим сделать.

– У нас произошел небольшой инцидент с Тьмой, – начал, преуменьшая масштабы проблемы, Стас, и чашка выскользнула из тонких пальцев мамы.

Звон керамики об пол. Осколки, много. Крупные и мелкие. На светлой плитке чай казался разлитым янтарем. Он блестел и переливался в свете кухонной лампы, отражая в округлой луже маску ужаса, что застыла в глазах мамы и выдавала главное: она все знала. Знала о Тьме и возможной опасности, которая уже была на пороге нашего города. Знала и ничего не делала.

– Прекрасно, – ухватилась я за возможность. – Вижу, объяснять подробнее, что это, не придется.

Она резко вздернула голову и обернулась ко мне, продолжая смотреть во все глаза и молчать. От напряжения ее руки так и зависли, как когда держали чашку.

Папа подскочил к маме, ухватил за локоть и слегка встряхнул, пытаясь привести в чувство.

– Мария! Мария! – звал он ее, как верный пес, заглядывая в глаза с тревогой. От прикосновений его рук, мама вышла из оцепенения и несколько раз моргнула. Ее глаза быстро окинули окружающее пространство, как если бы она забыла, где находится. Увидев встревоженное лицо отца, мама постаралась улыбнуться и провела рукой по его волосам, запуская пальцы в пробившуюся седину на висках. Она не могла перестать касаться папы, точно это было последним, чего так не хватало в ее жизни для цельности.

– Все хорошо, Кость. – Рука вновь скользнула по его волосам. – Не сейчас, так когда-нибудь будет. Обязательно будет.

Из кончиков пальцев у мамы высеклись фиолетовые искры, и взгляд отца помутился. Полупрозрачная белая пелена затянула карие глаза, придавая им цвет кофе с молоком, и у папы подкосились ноги. Мама выставила ногу вперед для большей устойчивости и подхватила отца за талию. Подбородок папы быстро опустился ей на плечо. Мама отшагнула в сторону, а затем осторожно уложила отца на полу подальше от осколков.

– Какого черта ты творишь?! – я сделала шаг вперед, закипая от злости и возмущения, и Стас ухватил меня за предплечье. Моя ярость быстро переключилась на него, но он лишь прошептал:

– Что бы это сейчас ни было, вряд ли оно способно навредить Константину больше, чем дальнейший разговор.

Я выдернула свою руку легко, Стас быстро сдался. Дышать стало тяжело, но мне было плевать. Сейчас я была зла, чертовски зла на очередную выходку Марии.

– Косте лучше поспать.

– Думаешь? Как и мне лучше было бы жить дальше, не зная, кто я на самом деле?

– Ася-я-я, – протянула она и с легкой обидой посмотрела на меня, но чего я не видела в ее взгляде, так это стыда за все, через что она заставила меня пройти.

– Что? Ты сбегаешь от всего и всегда. Стоит открыть дверь, и ты бежишь. Бежишь, сама не зная куда, решая все за других и оставляя нас – тех, кто остается разбираться с последствиями всего сделанного тобой дерьма, – в неведении, что, почему и как произошло. Готова поклясться, что папа ни о какой Тьме от тебя не слышал и тем более не знал, какую еще цену ты заплатила, лишь бы я не унаследовала судьбу оборотня.

– Милая, но я ведь просто хотела, чтобы ты была счастлива.

– И как? – я сдавленно рассмеялась и, когда сделала новый вдох, ощутила, как трудно он дался.

Мое лицо было мокрым от слез. Соленая жидкость щипала уголки обветренных от поцелуев губ, смешивая горькую обиду с воспоминаниями о еще недавних минутах радости.

– Папе ты тоже таким образом желаешь счастья?

– Косте лучше не знать всего.

– А может он хоть раз решить за себя? Ты снова делаешь то же самое, снова. Не изменилась ни капли. – Я указала рукой по очереди на мать, а затем на отца: – Думаешь, это сработает? Ну то, что между вами. Вы хотя бы поговорили о том, кем друг другу приходитесь, или все так, на самотек, как обычно, пока ты вновь не сбежишь, скрывая очередную тайну, приговаривая, что так лучше для меня, отца, дворника во дворе, ретроградного Меркурия и всех вообще? Не надоело строить из себя спасателя, когда на деле ты и именно ты – разрушитель?

Мама поднялась на ноги, и я увидела в ее глазах слезы. За всю жизнь я видела, как плачет мама, только дважды: на похоронах бабушки и сейчас. Но даже это понимание не помогло мне почувствовать хотя бы долю сочувствия к ней.

– Разбуди отца, – скомандовала я.

– Ася, я…

– Разбуди отца! – не помня себя, я рванула к матери и ухватила ее за плечи, будто та могла сбежать.

– Ася! – Стас возник рядом со сцепкой. – Ася, посмотри на меня!

Ему пришлось повторить это несколько раз, прежде чем я начала видеть перед собой хоть что-то, кроме точной копии собственных глаз