Князь мертвецов - Илона Волынская

Нервно поклонившись грозной даме, Митя торопливо сбежал по ступенькам и вскочил на облучок рядом со Штольцем:

– Рад вас видеть, Свенельд Карлович! Поедем, пожалуй…

– И я вас рад. Гляжу, вы идете… Вот, пару подбавил, нагнать хотел… – неловко бормотал Штольц, дергая рычаги. – Не подумал, что вас это может… – он замялся.

– Напугать? Хотите сказать – я испугался? – вскинулся Митя.

Лишь одно в обществе оценивалось как грех более страшный, чем отсутствие манер, денег и связей, – трусость. Физическая трусость была неизгладимым клеймом, общественной смертью. Невозможно было допустить даже намек на нее! Младший из дядюшек Белозерских, Константин, во время Русско-турецкой кампании, поняв, что вздрагивает при пушечных выстрелах, намеренно перебрался под самый жесткий обстрел, доказывая, что он и страх не представлены друг другу. Кузены Белозерские, будучи еще слишком малы для военных действий, жгли руки на свечках, а летом в крымском имении прыгали со скал в море, воспитывая в себе презрение к боли и опасности.

Митя, конечно, тоже вместе с ними жег и прыгал, больше всего боясь перестать быть своим среди Кровных родичей, а сам переживал, что в глубине его души все же затаилось некое унаследованное от отца плебейство: ведь, рассуждая наедине с собой, никак не мог избавиться от мысли, что глупости в этих подвигах больше, чем отваги. К тому же ожоги на пальцах чудовищно мешали правильно завязывать галстух. Оттого приходилось особенно истово следить, чтоб и тень подозрения в трусости не коснулась его!

А Штольц рассмеялся:

– Ох, Митя, я порой забываю, что вам всего пятнадцать! Неужели вы думаете, что после недавних событий хоть один человек в губернии заподозрит вас в трусости? Какой же вы еще ребенок!

– Мне уже, считайте, шестнадцать, – раздумывая, обидеться или не стоит, проворчал Митя.

– Да-да, послезавтра! Ваш отец еще летом, в поместье, столько раз мне об этом напомнил, что мудрено было бы позабыть! – с необидной насмешкой улыбнулся Штольц.

– Так вы из-за этого нынче приехали? – неуверенно спросил Митя.

Летом отцу еще никто не говорил, что Митя ему вовсе не сын. Вот послезавтра отец точно не сможет сделать вид, что ничего не происходит, и Митя поймет точно… а поймет ли? Нет, если он не услышит привычного, ежегодного: «Поздравляю, сын, ты у меня совсем взрослый!» – сомнений и впрямь не останется, значит… отец поверил. А если отец скажет, но… сухо? Или небрежно? А если он скажет, как обычно, а Митя только вообразит, что сухо и небрежно? Как понять – ведь не переспросишь же! О-о-о, проклятье!

– Не только из-за этого! – Свенельд Карлович усмехнулся. – Позвольте вас поздравить, Дмитрий Аркадьевич! Ваш кирпич начал приносить прибыль.

– Лучший подарок к шестнадцатилетию! – Митя аж подпрыгнул на облучке. Все сложные душевные терзания его моментально покинули, зато в мечтах, мягко помахивая безупречно скроенными рукавами, пролетела стайка новеньких сюртуков альвийской работы. – Подробности, Свенельд Карлович, умоляю!

– Мы получили крупный заказ из губернской казны на укрепление ограды городских кладбищ и на отделочный кирпич для присутственных зданий.

– Мы получили? – удивился Митя. Мгновенно вспыхнувший восторг тут же сменился настороженностью. – Обычно они у Лаппо-Данилевского…

– А нынче – у нас! – Свенельд Карлович лучился неприкрытым, упоенным злорадством. – Не только получили, но уж и подводы отправить успели. Я приехал соглашение подписать да деньги получить. Аркадий Валерьянович разве ни о чем таком не упоминал?

– Упоминал, – задумчиво кивнул Митя. – Говорил, была беседа с его превосходительством.

Про защиту казенных зданий от мертвецов. И как городовые просили «хоть по полкирпичика на брата» Митя тоже отлично помнил. Радостное настроение пшикнуло, как гаснущая спичка, и исчезло без следа.

– Ее превосходительству понравилась облицовка дворца! – уверенно продолжал Штольц. – Я всегда говорил – настоящее качество себя покажет!

«Да если бы!» – угрюмо подумал Митя. Его давняя выдумка оборачивалась все более опасной стороной. Великие Предки, он ведь всего лишь хотел отвлечь внимание губернаторши от себя, чтоб она, не дай Предки, не угадала правду! Она и не угадала, зато ославила его незаконнорожденным. Хоть кирпич продали, и то польза от дурацкой выдумки. На будущее надо всенепременно запомнить: никакого наскоро слепленного вранья! Любую значимую ложь он впредь будет готовить заранее и тщательно продумывать. Может, даже держать несколько про запас.

– Так что поздравляю еще раз, господин начинающий промышленник! – подруливая к воротам, провозгласил Штольц. – Мало кто к шестнадцати годам может похвастаться, что владеет пусть маленьким, но уже доходным предприятием.

«Да у меня и громадного предприятия ценные бумаги уже полсуток как имеются», – подумал Митя, но получилось как-то… уныло. Что-то зудело, подтачивая короткую радость и требуя все время быть настороже.

Вдвоем они загнали паротелегу во двор и вошли в дом.

– Пст! Митя! Ми… Митька, противный!

Сочащийся из-под лестницы сдавленный шепот заставил Митю недоуменно оглядеться, но упоминание «противного Митьки» все прояснило.

– Ниночка, что вы делаете там в темноте?

Из сумрака под лестницей сперва высунулись косички-рожки, точно жук-рогач выглянул из-под коры, а потом вылезла и вся Ниночка. Сделала неуклюжий книксен Свенельду Карловичу, а Мите мрачно буркнула:

– Караулю. Ты ж с этой жабой уехал…

– С жабой? – удивленно поглядывая то на Ниночку, то на Митю, переспросил Свенельд Карлович.

– Ниночку напугала мисс Джексон, – обтекаемо пояснил Митя.

– Я ее больше не боюсь! – фыркнула девчонка, боднув воздух рожками. – Это хорошо, что ты со мной на урок пошел. Я на вас поглядела и поняла: ей до меня никакого дела нет! – Она удовлетворенно покивала и, подхватив край юбки, на одной ножке поскакала вверх по ступенькам. Уже на площадке повернулась, звонко крикнула: – Это она тебя сожрать хочет! – и с топотом умчалась.

– Ниночка? – отозвался со стороны голос тетушки. – Что ты кричишь и топочешь?

– Потому что крайне дурно воспитана, – неожиданно проворчал Свенельд Карлович и тут же виновато развел руками: – Я не должен так говорить о вашей кузине, но, право же, называть бедняжку мисс Джексон – жабой? Надеюсь, она не повторит это при чужих.

Митя задумчиво покивал, и они стали подниматься по лестнице.

– Дмитрий! Это нестерпимо, что ты постоянно пытаешься привлечь к себе внимание! Изволь больше не отвлекать мисс Джексон от занятий с Ниночкой. Если вы снова попытаетесь лишить кузину возможности учиться, я вынуждена буду обратиться к Аркадию! И что ты натворил в своей комнате? Там же даже обои испор… О, Свенельд Карлович? – Тетушка остановилась, будто налетев на стену. – Вы… здесь? Я… скажу Аркадию Валерьяновичу.

– Очень любезно с вашей стороны, Людмила Валерьяновна. – Штольц жалостливо покосился на Митю и шепотом спросил: – У вас тут все домашняя война с дамами Фомиными?

Митя промолчал. Еще вчера он бы ответил «да», но сегодня… воевать с Ниночкой было как-то глупо, воевать с тетушкой – мелко.

– Вели подавать обед, Людмила, Свенельд Карлович наверняка проголодался! – Держа в руках распечатанное письмо, отец вышел из кабинета.

Показалось Мите или нет, что улыбка отца была… словно примерзшей?

За обедом он о чем-то напряженно думал, то и дело поглядывая на Митю. К счастью, присутствие старшего Штольца рассеивало тягостное молчание. Тот рассказывал о двух восстановленных полях – мало, но для начала неплохо, – о расчистке сада, о том, что найденную аж в центральных губерниях артель для работы в трофейных цехах пришлось чуть ли не запереть в имении, чтоб они не общались с местными и не наслушались страшных историй о «мертвецкой фабрике».

– Но больше, надеюсь, не понадобится. После продажи кирпича городу я велел выдать каждому по пяти рублей премии. Вкупе со сдельным заработком это составляет изрядную сумму, что, как я надеюсь, заставит их держаться за место,