Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

медленно выбирать из пепла остатки костей и складывать их в деревянную коробочку, одну из тех, что планировали раздать соседям. Кусочек большого пальца или лодыжки? Кто знает? Мне все казалось, что Баба наблюдает за нами из толпы зрителей. Настала очередь Тамами. Ребра, позвоночник, все, что когда-то было жизнью моей бабушки, в том числе и болезнь, которую доктора обнаружили слишком поздно. Все двигались медленно и сосредоточенно, словно Баба могла чувствовать, как мы собираем ее по кусочкам, как подхватываем палочками фрагменты костей. Папа жестом подозвал меня. Мне хотелось думать, что я беру кусочек бабушкиной улыбки, ее щеки, головы, в которой хранилось столько любви, тайн и мудрости – она позволила мне уехать, но хотела бы, чтобы я помнила такие моменты, помнила, как за спиной рыдала моя мать. Наконец, настала и ее очередь. Прах сразу же потемнел от слез, дрожащими пальцами она едва удерживала палочки. Я встала рядом, одной рукой обняла ее за талию, другой же поддержала под локоть.

– Никаких слез, – сказала я. Она посмотрела на меня, кивнула и вытерла щеки. – Мы вместе.

– Вместе, – повторила она.

Мы прочесывали прах, доставая последние кусочки костей. Словно брали у Бабы ее последний подарок.

* * *

После церемонии мама переменилась. Смеялась вместе с соседями, рассказывала байки – как Баба вшивала дядюшкам в куртки голографические булавки, когда те увлекались виртуальными поп-концертами, как, пока еще жива была Джиджи, бабушка увлекалась бальными и сельскими танцами и победила на соревнованиях. Как в юности, радуясь, что пережила чуму, Баба пошла работать волонтером в больницу. Один полицейский рассказал то ли выдуманную, то ли правдивую историю о том, как жителям затопленной зоны приказали переехать и Баба помогала друзьям перевезти пожитки.

– Сама пристегнула к спине комод и велела каждому внести свою лепту, – объяснял полицейский. – А после хранила коробки с вещами во дворе, пока люди не нашли себе новые дома.

– Говорят, еще до того, как построили дамбы, она после тайфуна плавала по городу на надувном плоту, – сказал молодой парень. – Спасла двух кошек, трех собак, кролика и как минимум пять семей.

До самого вечера улица кишела людьми. Наконец, началась уборка, увезли урну, куда уже ссыпали прах Бабы. Маме похороны как будто бы даже придали энергии, тот утренний приступ горя стал скорее исключением. Она предложила нам вместе прогуляться до похоронной башни и посмотреть, готова ли урна.

– Конечно, они сказали, что на это может уйти целый день, но мне нужно ненадолго уйти с улицы, – объяснила мать. – Мы это заслужили. Прогулка пойдет нам на пользу.

Тамами осталась, чтобы помочь подвыпившим дядюшкам и тетушкам добраться до дома, так что за быстро шагавшей впереди матерью шли только мы с отцом. Ближайшие небоскребы были видны даже из нашего квартала. В Чикаго и любом другом крупном городе наблюдалось то же самое – в бывших небоскребах сохраняли и чествовали мертвецов. Все встречные шли либо на похороны, либо с похорон. Смерть стала способом жизни.

– Как тебе сегодня? – спросил папа.

– Приятно, что столько людей пришли проводить Бабу.

Папа, как старомодный человек, говорил мало. Растила нас по большей части мама, он вмешивался только, когда мы до того расходились, что мама не могла с нами справиться. И все же я видела, что он обрадовался новостям о ребенке. Все смотрел на мой живот со странной ухмылкой. Мы молча прошли еще несколько кварталов.

– Думаю, сегодняшний день, правда, помог твоей матери. Она всегда была больна – конечно, не как Баба – но последние годы совсем расхворалась. И из-за этого еще теснее срослась с сообществом. Ей нужно на что-то полагаться.

– Ты будто пытаешься оправдаться, – заметила я.

– Я никогда на тебя не злился. И очень рад за вас с Шоном. Знаю, для твоего поколения все иначе, а для тебя тем более. Вам нужно двигаться вперед. Но ты хоть немного скучаешь? Могла бы когда-нибудь вернуться?

Я смотрела, как мама вскидывает руки в воздух, чтобы помахать знакомым, подросткам, отирающимся возле магазина манги, который я когда-то звала своей церковью, старичку за стойкой сакэ-бара, которого я помнила там с детства. Такси-беспилотники выехали на ночную смену и стали забирать с улиц служащих, которым пришлось провести вечер с начальником в городе. Где-то позади Тамами провожала до дома дядюшек и тетушек. Я вообразила, что ращу здесь, в квартале любви, своего ребенка. И сказала:

– Да. Да, скучаю.

Мы дошли до погребального небоскреба, пора было догонять мать, но папа вдруг остановился.

– Мама любит тебя. Думаю, она тебя простила, даже если никогда в этом не признается. Она хочет общаться с тобой и твоей семьей, даже если вы будете жить за океаном.

На двадцать втором этаже в номере 38В мама постучала телефоном по сенсору, встроенному в деревянную панель в центре комнаты. Из холодного линолеума выросло голографическое изображение цветущей вишни, на каменной скамейке под ней сидела Баба и смотрела на пляшущие по комнате лепестки. Вскоре из люка появилась урна и замерла на постаменте. Мама нажала еще какую-то кнопку посмертного телефонного приложения, рядом с Бабой заиграла на скрипке Джиджи. А потом комната наполнилась двоюродными бабушками и дедушками, словно все они вошли сюда через стены. Маленький пудель моей кузины подбежал к Джиджи и свернулся у ее ног. Бесплодный пол превратился в сад с каменными фонарями и тщательно прочесанным песком. Я представила, какой бы запечатлели меня, если бы я осталась среди друзей до могилы. Пожилой женщиной, маленькой девочкой, матерью? Смогла бы увидеть рядом с бабушкой и дедушкой Шона и нашего ребенка? Мы с мамой замахали руками сквозь изображение Бабы.

– Она так хотела увидеть мир, все города, в которых ей не удалось побывать до того, как началась чума, – сказала мама. – До того, как океаны вышли из берегов. В те времена, когда они еще стояли там же, где сотни лет назад, когда не было ни дамб, ни погребальных небоскребов.

Я ходила по комнате, останавливалась перед каждым предком, молилась ему и позволяла свету от его изображения пройти сквозь меня.

Нам еще многое нужно будет обсудить, многое сделать. Устроить, чтобы родители приехали в Чикаго, чтобы я снова побывала в Японии, когда ребенок подрастет. Но сейчас мы с матерью и отцом сидели на сотворенных светом песочных волнах, слушали музыку Джиджи и любовались лепестками вишни, которые сплетали всех нас в одно целое.

Сфера возможностей

Когда моей дочери исполнилось семьсот лет – по меркам строителей мира еще ребенок – я отвела ее на семенное поле, где создавала Землю. Обычно