Как высоко мы поднимемся в темноте - Секвойя Нагамацу

Хотелось убежать в свою комнату, но я знала, что должна остаться с матерью. Наверно, чувствовала, что обязана ее поддержать. Пускай прошло уже много лет, но это выражение отвращения и разочарования на ее лице все еще имело надо мной власть. Она налила нам по стакану воды и села напротив.

– Я скучаю по ней, – сказала я. – Прости, что меня не было рядом.

Потом нашарила в сумке фото УЗИ и задумалась, не сказать ли маме сейчас и покончить со всем разом.

– Ты разбила Бабе сердце, – объявила мама. – Ты всем нам разбила сердце.

Я хотела было рассказать ей про конверт с деньгами и записку от Бабы, но решила, пусть лучше продолжает танцевать старый танец, на котором держатся наши отношения. Вместо этого я снова шепотом пробормотала «прости» и признала, что извинения немногого стоят. И что, наверное, кое-чего ей никогда не понять. Когда по моей щеке скатилась слезинка, мать сходила в ванную и принесла коробку бумажных носовых платков. Вручила мне один, а я в ответ положила на стойку фото УЗИ.

– Хватит с нас… – начала она и вдруг заметила фото.

Разглядывая растущую внутри меня жизнь, плеснула себе еще воды. Невозможно было понять, злится она, огорчается или просто удивлена. Но что-то определенно изменилось, некая сила гравитации придавила ее к кухонному стулу, не давая обнять свою беременную дочь.

– Что ж. Мальчик, девочка?

– Неизвестно, – ответила я. – Мы хотим, чтобы это был сюрприз.

– Мы ждали, что ты родишься мальчиком. Вот почему отец в детстве постоянно таскал тебя на футбол. Наверное, он до сих пор невольно думает, что если бы еще немного постарался, ты бы стала ему сыном. Мальчикам на свете проще живется.

– Мы будем рады и мальчику, и девочке.

Мама кивнула, встала, помедлила, проходя мимо меня. Взглянула на освещенный мигающими фонариками мемориал в холле. Я подумала было, что она сейчас меня поздравит, обнимет или сделает еще что-то, отдаленно напоминающее выражение материнских чувств.

– Завтра будем вспоминать бабушку. Праздновать все, что она создала. Надеюсь, ты встанешь пораньше. Не забудь помолиться перед сном.

У себя я забралась в постель, вставила в VR-очки второй чип, и вокруг меня раскинулось ночное небо, озаренное взрывающимися разноцветными звездами – летний фестиваль фейерверков на берегу реки Синано. Баба, Тамами и мама сидели на одеяле, смотрели в небо и ели якитори, а папа снимал. На Бабе было ее любимое синее полиэстеровое платье с белыми цветочками, она вскинула руки в воздух и хлопала после каждого залпа. Другие семьи, проходя мимо, кланялись Бабе и говорили, как жаль, что ее больше не встретишь на улицах города. Подошел даже Мики с семьей, попросил передать мне привет в Америку.

– У нее все хорошо, – солгала мать.

В тот момент они со мной практически не общались.

Баба промолчала, просто улыбнулась. Ее изборожденное морщинами лицо было грустным и правдивым. Неужели она думала, что я забыла дом? Следующему залпу Баба не аплодировала. Смотрела на темную воду, в которой отражались взвевающиеся в небо суперновые. Интересно, что я делала в тот момент? Что мешало мне взять телефон, позвонить родным и сказать: «Я люблю вас. Простите. Я должна была так поступить». Думаю, никто в нашем квартале не умел вести важные разговоры с молодым поколением. Старшие начали что-то понимать, только приходя в себя после пандемии, поднявшей над нашим городом погребальные небоскребы. Нас никто не спрашивал, чего мы хотим. Никто не ставил под сомнение необходимость традиций. Мы были друзьями до могилы и точка.

Утром я проснулась от голоса бабушкиной любимой певицы Мисоры Хибари, певшей душевную балладу. Слышно было, как во дворе гомонит толпа и пищит привезший столы и стулья грузовик, давая задний ход. Родители половину улицы отгородили оранжевыми конусами, выпросив их у физрука местной школы. Сестры Фуджита хмуро курили, держась в стороне от суеты. Кроме дяди Мисихиро, одетого в застиранную футболку и не подходящую по размеру спортивную куртку, все пришли в разноцветных юкатах – розовых, сиреневых, оранжевых с цветочным узором. Мама командовала водителями доставки, дядюшки ставили раскладные тенты. Миссис Кисимото и приехавший из самой Осаки священник располагали на столах вазы с цветами. В центре стоял большой портрет Бабы в окружении белых хризантем (традиция) и подсолнухов (ее любимые), а рядом на длинном металлическом подносе лежало то, что еще недавно было Бабой. Будто бы ее прах подали гостям на шведском столе. Рядом лежали палочки, чтобы родственники могли выудить себе кусочек кости. Огромная урна – хромированное яйцо высотой под три метра – стояла в деревянной колыбели, которую вырезал мой прадедушка. На ее поверхности были выгравированы имена всех соседей, чьи останки уже покоились внутри. Я представила как в урне слоями лежит пепел тетушек, дядюшек, дедушки, Джиджи. Пласты нашей семьи.

Отца я нашла внизу, он гладил мою старую серо-розовую юкату. На завтрак вместо привычных мисо и рисовых шариков он сделал мне вафли и яичницу с беконом. Папа крепко обнял меня и сказал, как он счастлив.

– Дождаться не могу, когда стану дедушкой. Когда все это закончится, мама сможет отпраздновать твое будущее. Не переживай!

Позавтракав, я вышла на улицу. Обычно тихая, она преобразилась в праздник жизни Бабы. Теперь я понимала сестер Фуджита, которые всегда держались в сторонке, как неудачники на вечеринке. Хотела было вернуться в дом, пока церемония не начнется, но стоявший на противоположной стороне улицы дядя Миш поднял брови и, сложив руки «пистолетом», направился ко мне.

– А вот и моя девочка, – провозгласил он. – Как давно мы не виделись. Слишком давно!

– Дядя Миш, – скорее констатировала, чем поздоровалась я.

Он стал расспрашивать про Америку и прекрасных американских девушек. Я же на ходу бросила, что должна найти мать.

Народ все прибывал. Я пробиралась сквозь толпу, а встречные постоянно втягивали меня в ненавистные светские беседы, повторяли одни и те же банальности. Наконец, священник зазвонил в колокол, объявил, что церемония начинается, и начал рассказывать, как много поколений назад мировая трагедия объединила нашу страну. «В страданиях, – говорил он, – мы нашли наше сердце. В страданиях мы обрели новые традиции, способ жить дальше». Мама, папа, Тамами и я стояли перед останками Бабы, остальные же заняли свои места. Под навесом было тенисто, на столбах развесили бумажные веера, чтобы можно было обмахнуться от летней жары. Сверху висел баннер с фотографией Бабы, полным именем и годами жизни: КИМИКО ТАДАШИ 2034–2105. Первой должна была выступить мама. Однако она жестом велела начинать папе. Он стал