Будет день - И. А. Намор

«парадного подъезда» Эдинбурга и не с «черного хода» Глазго. Крайности могли исказить перспективу, открывавшуюся Степану, в самом сердце этой без преувеличения сказочной страны горных вершин, зеленых лугов и синих заливов, где открытия приносит каждый новый день. Общение с нанятыми для работы в поместье мужчинами и женщинами – деревенскими жителями, регулярные поездки в Питлохри за продуктами и на почту – все давало столько пищи для размышлений, что Степан всерьез опасался заработать что-нибудь вроде «заворота кишок» в своей голове.

Источником внешних новостей служили газеты, попадавшие в Питлохри с небольшим, на день-два, опозданием, да еще радио. С последним возникла проблема, даже не столько с ним, сколько с отсутствующим в поместье электричеством.

Пришлось тряхнуть стариной, возобновив почти утраченные навыки «настоящего советского мужика». Приложив некоторое количество усилий и попутно удивив местную прислугу своими познаниями в высоком искусстве электрификации, Матвеев за пару дней наладил в поместье освещение и обеспечил базу для «приема эфирных сообщений». Невдомек было шотландским пейзанам, что их новый наниматель изрядно поднаторел в ремесле домашнего электрика, равно как и сантехника, за несколько тысяч миль и несколько десятков лет вперед от нынешнего места и времени. Теперь стены жилых комнат и хозяйственных помещений господского дома украшал витой провод на фарфоровых изоляторах и «изящные» керамические выключатели и розетки. На заднем дворе в небольшом сарайчике – ранее бывшем прибежищем садового инвентаря – чихал сизым выхлопом примитивный бензиновый генератор. Мощности его вполне хватало на освещение полутора десятков комнат и питание громоздкого трехлампового приемника.

При покупке этого «чуда враждебной техники» Матвеев попытался найти табличку с наименованием фирмы-производителя на массивном, полированного дерева, корпусе, но потерпел неудачу. Продавец ничем помочь не смог, сказав лишь, что приемник собран из «филипсовского» комплекта деталей каким-то мастером в Данди. Подробности знал хозяин лавочки, но он уехал за товаром в Эдинбург и мог вернуться не раньше, чем через неделю.

Новости, приносимые газетами и радио, последние две недели вызывали у Степана странное ощущение нереальности происходящего – настолько они не соответствовали тому немногому, что он помнил из истории межвоенной Европы. По правде сказать, знания его опирались на причудливую смесь обрывков школьного и университетского курса с прочитанными в молодости романами Юлиана Семенова и книжками из библиотеки «Военных приключений», да фильмами вроде «Щит и меч» или «Земля до востребования». Чем-то помог подробный ликбез, проведенный Ольгой на затянувшемся пикнике в Арденнах. И если в анализе прошедших событий Матвеев мог еще положиться на Гринвуда, то новости шокировали их обоих.

Во Франции ушло в отставку, не просуществовав и месяца, «февральское правительство» Альбера Сарро. Кабинет его преемника – Эдуарда Эррио – тут же столкнулся с серьезнейшей проблемой: седьмого марта части вермахта, в нарушение статей Версальского договора, начали занимать демилитаризованную Рейнскую зону. Консультации министров иностранных дел Франции и Великобритании, точно так же как и телефонные переговоры их премьеров, не принесли внятного результата. Альбион предпочел закрыть глаза на демарш Берлина, заявив устами своих чиновников, что действия правительства рейха «не ведут к развязыванию военного конфликта».

В сложившейся обстановке, на волне общественного возмущения, поднявшейся после трагической гибели от рук фашистских террористов советского маршала Тухачевского, господину Эррио ничего не оставалось, как подтвердить свое реноме большого друга СССР и борца за мир в Европе. Он отдал распоряжение о вводе в демилитаризованную зону частей 6-го кирасирского и 4-го моторизованного драгунского полка 1-й легкой механизированной дивизии французской армии. «С целью соблюдения положений Версальского договора, и руководствуясь буквой и духом соглашения в Локарно, правительство Французской республики считает себя вправе применить силу для предотвращения милитаризации особой Рейнской зоны». Солдаты вермахта не сделали ни одного выстрела и покинули Рейнскую область едва ли не быстрее, чем вошли в нее.

Буквально через пару дней, после обмена весьма резкими нотами, Берлин и Вена разорвали дипломатические отношения с Чехословакией. Взаимной высылкой послов и дипломатического персонала дело не ограничилось – толпа возмущенных берлинцев «в штатском», как мрачно пошутил Степан, разгромила здание чешского посольства. Началась конфискация собственности, принадлежащей гражданам ЧСР. События в Вене проходили по схожему сценарию: «народное возмущение», погромы и конфискации. Части австрийской и немецкой армий стягивались к границе с Чехословакией. В ответ французское и бельгийское правительство объявили о мобилизации резервистов.

«Видимо, Адольф сейчас в бессильной злобе своей очередной раз грызет коврик в прихожей, – веселее от повторения древнего пропагандистского штампа Степану не стало. – Рано радоваться. Все равно такими темпами лет через пять он заставит жрать землю своих европейских недоброжелателей, а союзников – как минимум кусать локти. Или еще что-нибудь столь же малосъедобное».

Недавнее выступление премьер-министра Бельгии Поля Ван Зееланда произвело эффект разорвавшейся бомбы. Он предложил правительству Французской республики, ни много ни мало, заключить отдельное соглашение по контролю над «неуклонным соблюдением положений Версальского договора». Неожиданным стало и почти одновременное выступление французских и бельгийских властей против прогерманских и сочтенных таковыми радикальных группировок, действующих на территории Франции и Бельгии. Под запрет, в том числе, попал и Русский общевоинский союз, всем активным членам которого было настоятельно предложено в недельный срок покинуть пределы названных государств и, на всякий случай, «подконтрольных им территорий».

«Вот тебе, бабка, и юркни в дверь…» – говорить сам с собой по-русски Степан мог лишь в редкие часы вечернего одиночества, когда выполнена вся запланированная на день работа и прислуга ушла домой в деревню.

Как ни дико это звучит, но в странных для нормального человека разговорах с самим собой Матвеев находил успокоение – они стали для него чем-то вроде медитации, требующей полного уединения и приносящей необыкновенную ясность мысли и спокойствие духа.

«Вот мы и решили периферийные части уравнения, на свою голову…»

Это вроде как стоять на пляже и кидать самые мелкие, лежащие сверху камушки в прибой. Невинное занятие – до поры, до времени. А галечный пляж, возьми да двинься в сторону моря.

«Угу. А на море от наших бросков – волна метров в несколько», – сравнение не блистало оригинальностью, но Степан понимал: других подходящих образов не найти.

Не до афористичности и прочих красивых литературных вывертов, когда не знаешь, куда пойдет поток событий в следующий момент. Тут уж либо «дай бог ноги», либо думай, какая часть Большого уравнения сегодня самая важная. Все равно в ближайшие дни остается только наблюдать.

«Наизменялись… прогрессоры… мать вашу истматовскую!»

В раздражении, Матвеев резко потянулся за сигарой и чуть не смахнул с низкого столика графин с виски. Поймав его практически на лету и выматерившись вполголоса, облегченно вздохнул. Виски было не жалко, просто