Призма тишины - Роман Викторович Титов

– Ты поможешь мне выбраться?

Очередной смешок, пощекотавший мое сознание, оказался холоднее света на внешней стороне иллюминатора.

«Если б и могла, не стала бы. Смирись, Сети. У тебя нет другого выхода, кроме как на своей шкуре ощутить, что такое все время оставаться взаперти, видеть и чувствовать, но не в силах как-то повлиять».

– Ты сама выбрала такой путь, – напомнил я, не поскупившись на язвительные нотки. – Сама решила, будто сильнее и хитрее всех в Цитадели!

«А ты стал наперсником предательницы. Ну и кто из нас здесь больший лицемер?»

– Лейры и мораль? Нонсенс!

«Как и твоя мечта справиться с древним злом. Ты не чета старому лей-ири, Сети. Если он положил глаз на твое тело, все, что остается тебе, только медленно сходить с ума от собственной беспомощности. Да и то лишь в том случае, если он позволит такому паразиту сосуществовать рядом с собой».

Ее слова пугали. Но по-другому, наверное, быть и не могло. Беспомощность и неочевидность всего происходящего – превосходная почва для выращивания ужаса высшего сорта. Того, который не оставлял места разумности и парализовал любые формы осознанности. И в момент, когда Ра начала тихонько посмеиваться, я ощутил, как по моим венам заструилось нечто холодное и парализующее волю.

«Все правильно, Сети. За что боролся, на то и напоролся!»

– Но ты тоже сдохнешь! Стоит ли так радоваться?

Ра предпочла огрызнуться:

«А я и без того все равно что мертва! Так какая разница? Или ты думаешь, провести остаток дней, заключенной внутри твоего черепка, беспомощной, бесполезной – такая уж великая милость? Да я лучше сдохну! А если заодно помрешь и ты, то так тому и быть! Считай это своеобразной местью за предательство! Ха-ха-ха!»

Мне было чем крыть, но к сожалению (или же к счастью?) слегка безумный хохот Ра оборвался, будто кто-то невидимый вынул штекер из гнезда. Тьма и тишина накрыли меня куполом, густым и непроницаемым, словно внутренности гадательного шара. Я ожидал, что, быть может, вернется боль или отголосок зловредного ликования – намека на победу и, соответственно, на мой окончательный провал. Но все оставалось без изменений. И чем дольше так продолжалось, тем беспокойней я делался.

Хотелось что-нибудь сказать, да язык не слушался. Полностью осознавая бессмысленность действия, я поднял руку (или вернее думал, что поднял) и попытался дотронуться пальцами до кончика языка – убедиться, что он по-прежнему на месте. Разумеется, ни того, ни другого мне выполнить не удалось. А вот в чем я преуспел, так это в несколько запоздалой попытке припомнить уроки Бавкиды, которыми та была щедра делиться, когда у нее хватало на это желания и времени. Старуха не была элийрой, но побольше оных разбиралась в принципах, по которым работают сознания разумников, окунавшихся в воды Теней. Она неустанно повторяла никогда не забывать про точку опоры. «Пока ваше сознание при вас, говорила наставница, вам всегда есть от чего оттолкнуться. Помните, кто вы».

Нелепость совета заключалась в том, что я и так ни на мгновение не забывал, кто я такой. Вот только легче от этого не становилось. Паяц исчез, Ра заткнулась, но сама ситуация яснее не сделалась. Если уж на то пошло, она стала еще более запутанной. Потому что я до сих пор так и не понял, отчего огрызок души бывшей подруги вдруг заговорил со мной. Ослабленная настолько, что все это время провела в тени моего разума, ни разу не заявив о себе, с чего она решилась вставить свои два риммкоина? Захотела позлорадствовать напоследок? Или рассчитывала на нечто иное? Да и рассчитывала ли? Ведь нет никаких надежных свидетельств, что весь наш разговор – не плод моего воображения, воспаленного уловками Паяца. Как нет доказательств и тому, что он уже не завладел моим телом, а мне оставил только крошечный кусочек ментального пространства, зацикленного на себе. Изощренная пытка, как ни посмотри.

И все же я чувствовал, что это еще не конец. Как будто в темном куполе, окружавшем меня со всех сторон, где-то за слоями сжиженного одиночества, оставалось открытым крошечное оконце, сквозь которое сочился слабый ветерок надежды. Или же нечто чуть менее пафосное, но настолько же вдохновляющее. Иными словами, я на целую секунду испытал прилив веры в собственные силы, пока не услышал:

– Думаешь, на этом все?

На сей раз голос не был воображаемым отпечатком чужой мысли, решившей наследить в моем сознании, но звучал отчетливо и исходил со стороны. А конкретней – из густеющей тьмы впереди. И казался он самым близким и самым родным из всех, что я готов был таковым признать.

И еще до того, как тьма расступилась, и передо мной предстала стройная фигура в простом белом платье, я потрясенно выдохнул:

– Мам?

Глава 17

Неявь

Это была не она. Это не могла быть она. Не могла! И тем не менее она стояла в двух шагах от меня и пристально, со вниманием, какого прежде никогда не выказывала, изучала мое лицо.

– Мам? – повторил я, но не раньше, чем сумел протолкнуть воображаемый воздух в воображаемые легкие. – Это правда ты?

А она все молчала. И смотрела. И смотрела, и смотрела, и смотрела…

…Пока я, как самый последний дурак, не разревелся! Ноги подкосились, будто их отсекли серпом, и меня потянуло вниз, к полу, который не пойми откуда взялся. Больно ударившись коленями о холодный камень, я ни на мгновение не отрывал взгляда от такого родного и вместе с тем настолько чужого лица. Я продолжал уливаться слезами. Язык, казалось, отнялся, но я все равно не оставлял попытки расшевелить его, пока невнятная каша не превратилась в более-менее связные слова. Глотая собственную соль, я залепетал:

– Прости, мам. Прости! Прости меня, пожалуйста!

Только тогда ее чуть наклоненная к плечу голова дрогнула, а выражение лица изменилось.

– За что же ты просишь прощения, сын? – Вопрос прозвучал копьем, угодившим точно в солнечное сплетение.

Я сдавленно охнул, скрючился и на пару ударов сердца выпал из… реальности? Но?..

– Разве за этим ты пришел сюда, Сет?

Я снова поднял взгляд. Призрак матери ничем не выдавал, что с момента нашей последней встречи прошло всего лишь несколько месяцев. От ведьмы Аманры не осталось и следа: ни старых шалей, ни шевелящихся побегов под ними, лишь чистый и безукоризненный образ женщины, лейры, ученой и матери. Именно