Совок порочного периода - Алексей Небоходов

другая правда. За благородной внешностью скрывалась усталость, глухая, изъедающая душу. Скрывалась вина, застарелая и неотпускающая, навязчиво живущая в уголках глаз, в чуть подрагивающих губах, в напряжённых движениях.

Я отвёл взгляд, но не смог уйти от ощущения, что это зеркало – не просто стекло, а граница, за которой тот, другой, наблюдает за мной. Нечто мучительное, неприятное, что я вытеснял годами, сегодня смотрело прямо в глаза, молча и беспощадно.

Подойдя к лифту, я тяжело опустил палец на кнопку вызова, будто вместе с этим движением пытался надавить на нарастающее внутри напряжение. Тусклая подсветка коридора отсвечивала в лакированной стали дверей, превращая их в некое подобие надгробий. Металлическое урчание подъёмника гулко отдавалось в стенах и внутри меня, словно это не техника поднималась по шахте, а что-то давно забытое и недоброе медленно возвращалось на поверхность.

Я невольно замер, вслушиваясь в знакомые, но сегодня особенно гнетущие звуки: визг тормозов, скрежет направляющих, щелчки механизмов. Каждый из них, казалось, отзывался внутри, цепляя старые раны. Будто лифт не поднимался, а опускался всё глубже – туда, где я прятал то, что не хотел ни вспоминать, ни признавать. Всё это сопровождалось тяжёлым ощущением, будто поднимаюсь не к себе домой, а к некой казни, которая давно назначена, но дата до сих пор оставалась неизвестной.

Когда двери наконец разъехались, я вошёл внутрь, как входит осуждённый в клетку. Металл скрипнул под ногами. Машинально нажал на кнопку своего этажа, и стал следить, как цифры на табло неторопливо сменяют друг друга, словно нарочно затягивая этот путь. С каждой сменой – неприятное, подташнивающее ощущение, как будто лифт поднимает не тело, а мою вину, вытягивая её наружу. Замкнутое пространство казалось тесным и душным, и в нём особенно остро чувствовалось одиночество. Никакие дизайнерские панели, никакой мягкий свет не могли смягчить эту клаустрофобию, где каждый сантиметр стен давил воспоминаниями, претензиями, страхами и недоговорённостями, давно отравляющими мою жизнь.

С каждым новым пролётом настроение становилось всё мрачнее, как будто сам воздух в лифте сгущался и отравлялся ожиданием. Давление в груди нарастало – не физиологическое, а идущее откуда-то из глубины, где накопились обиды, разочарования и невыносимая усталость от бесконечной семейной войны. Внутри бушевал глухой протест против возвращения туда, где меня не ждали, а терпели, где любое слово могло стать искрой для нового скандала.

Я ясно представлял, как повернётся её лицо, как в глазах вспыхнет раздражение, как губы скривятся в презрительной усмешке, заранее обвиняя меня во всех смертных грехах. Эта мимика стала мне родной, как кличка собаки: неприятная, но привычная. Даже голос её, этот высокий, режущий по нервам визг, уже звучал в голове, не дожидаясь встречи. Он мешал думать, глушил любые попытки внутреннего оправдания, перекрывал реальность собой.

В памяти всплывали бесконечные сцены ссор: как она бросала вилку на стол с металлическим звоном, как я уходил, хлопнув дверью, как потом оба молчали часами, не зная, кто первым должен начать говорить. Всё это повторялось изо дня в день, и каждый раз казалось последним. Но ничто не заканчивалось. Не было ни катарсиса, ни примирения, только тягучее продолжение пытки, в которой мы оба оказались заложниками собственных ошибок и неспособности признать их.

В последний год наше общение стало откровенно ядовитым, и я не знал, кто из нас больше страдал – она, ставшая живым упрёком моему равнодушию, или я, обречённый слушать её обвинения, уже давно не веря в возможность перемен. Эта обоюдная ненависть не нуждалась в причинах. Она просто была. Жила между нами, как третье существо в квартире, невидимое, но вездесущее. И, как бы я ни старался, от этого осознания не становилось легче. Наоборот, было особенно горько – ведь когда-то, в самом начале, мне казалось, что я сделал правильный выбор.

Лифт вздрогнул, словно от нехотя принятого решения, и замер, выпуская меня на этаж, где начиналась моя ежедневная внутренняя борьба. Шагнул в коридор, привычный до отвращения, и ощутил, как тугим узлом сжалось всё внутри. Шаги отдавались гулким эхом по ковровой дорожке, которая раньше казалась уютной, а теперь – липкой, вязкой, будто покрытой невидимой плёнкой тревоги.

Плечи поникли сами собой, шаг стал медленным, как у человека, идущего на неприятную встречу, от которой не скрыться. В руке звякнули ключи – звук, который раньше означал возвращение домой, теперь воспринимался почти как вызов. Сердце билось всё громче, и каждый удар словно гремел внутри, заглушая мысли. Казалось, стены вокруг приблизились, сузились, впитывая моё дыхание.

Когда я остановился перед дверью, всё стихло. Мир словно затаился. Неясное, но отчётливое ощущение чужого присутствия пронеслось по коже. Я всматривался в привычную дверь, как в неведомый портал: всё было как всегда – коврик, потёртая табличка, замок с небольшими царапинами, – но что-то неуловимо изменилось. Пространство стало чужим. Время текло иначе. Всё вокруг будто удерживало дыхание, ожидая. И в этом ожидании было что-то первобытное, тревожное, как перед началом грозы, когда листья деревьев замирают и птицы умолкают.

Мгновение спустя, в животе сжался ледяной комок, словно тело уже знало то, что ум отказывался признавать. Я медленно достал ключ, но не успел коснуться замка – он уже начал поворачиваться сам, как будто кто-то изнутри ждал и распахивал дверь прежде, чем я успел сделать шаг.

Не сразу заметил, что дверь квартиры едва приоткрыта, словно приглашающе ожидает меня. Замер с ключом в руке, чувствуя, как время вокруг замедлило бег, и наступила тягучая, вязкая пауза. Вдруг дверь сама плавно распахнулась шире, и передо мной возникла знакомая фигура Таисия – спокойная, загадочная и совершенно невозмутимая.

На этом мгновении застыл, не в силах сделать даже вздох.

Таисий стоял в дверях, словно появился не из-за них, а из другого измерения – из времени, из памяти, из тени моих собственных поступков. Его присутствие не вызывало страха, скорее – парализующее удивление, смешанное с внезапной тяжестью в груди. Сердце сбилось с привычного ритма, заскакало, словно не понимало, бежать ли или остановиться.

Я не мог отвести взгляд от этой невозмутимой фигуры. В этом спокойствии, в ровной осанке, в спокойных, почти равнодушных чертах лица ощущалась власть, непохожая на человеческую. Он не выглядел внезапным. Он был – закономерностью.

– Так значит… всё это не привиделось? – голос прозвучал тише, чем ожидалось, будто не я его произнёс, а сама память, вырвавшаяся наружу.

Таисий кивнул чуть заметно. Его голос был глухим, как шелест бумаги, но в нём не было ни намёка на сомнение:

– Нет. Это действительно происходило. Всё, что ты пережил, было частью