Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

class="p1">Петров лежал, положив под голову рюкзак. Избегайте прилива крови к мозгам – и кошмары минуют вас стороной. Также вредно наедаться на ночь. И во всякое другое время суток. Главное – хорошенько расслабиться, дать покоя каждому мускулу, связке, косточке, и миг отдыха обернется вечностью, а вечные муки – мигом. Особенно в удобной кровати.

Тяжесть шага чувствовалась и на чердаке. Грузнехонек новый визитер, не пацанва.

– Что, Нина Ивановна, звали?

Вторая часть радиопьесы. Лежи, внимай. Передача по заявкам одинокого радиослушателя.

– Садитесь, сержант. Вынуждена побеспокоить. Мой мальчик утверждает, что встретил какого-то незнакомца.

– Я уже допросил его, мальчишку то есть. О возможном проникновении нас предупредили еще ночью. На западной окраине нашли парашют, – (ну, этот почище мальца заливает), – а днем с парашютистом бригада Зайцевой столкнулась. – (А, бригада. Думал, звено. Какая разница.)

– Его остановили?

– Какое, он через них как нож сквозь воду прошел. С одного удара калечил, обученный, гад.

Потянуло махорочным дымком. Кто курил, оба?

– Повезло, выходит, Вите.

– Повезло, – согласился сержант. – Сейчас усиленные посты выставим, а с утра прочешем округу, каждый листик поднимем, перевернем да на свет посмотрим. Нас, кадровых, мало, а ополченцы ночью трусят. Ждем подкрепления.

– Собак по следу пускали?

– Нельзя. Он дрянь специальную применяет. Собаки бесятся, проводников грызут насмерть, не оттащишь. – (Вот тут ты правду сказал, сержант.)

– Будете здесь что-нибудь осматривать? – Казалось, учительница спрашивала заданный урок.

– Думаю, незачем. Силы распылять – он того и ждет. Искать нужно массово, организованно. Конечно, он тут был – вода у колодца на земле мыльная, и описание мальчишки совпадает с имеющимся. Возьмем.

Снова задрожала балка.

– Я пойду. Заявление ваше мы приобщили, мальчонку поощрят премпайком.

– Не это главное, – сухо ответила учительница, но сержант успел покинуть класс.

Полчаса спустя и учительница задвигала стулом, потом звякнул замок в петлях.

Опустел рассадник знаний, можно встать, потянуться, спуститься. Время вечернее, солнце на закате. Усталые поселяне вернулись с трудов и вкушают плоды нив и пажитей своих. Самое время подкрепиться. Окошки хоть и не широкие, да уж не застрянет.

4

– Кто идет? Кто идет, спрашиваю? – Выставив перед собой винтовку, мосинскую, с беспощадным трехгранным штыком, мужичок настороженно вертел головой. – Стрелять ведь буду!

– Погоди стрелять! – небрежно отвел ствол к земле другой, старший секрета. – В кого стрелять собрался?

– Ну… Шуршит… – неуверенно ответил первый.

– Где шуршит?

– В овраге. – Мах руки лукавил градусов на тридцать. Ополченец, охранничек…

Петров стоял у дерева, выжидая, когда очередная туча спрячет месяц.

– Ты сегодня не дури, забудь про бабьи страхи. Человека стережем, ясно? Увидишь – стреляй, разве жалко, а попусту шуметь не моги, понял?

– Понял, – уныло заметил первый. – Я вижу слабо, куриная слепота.

– Зря не колготись, стой смирно, – выговаривал старший. – Раскрываешь секрет, дурак.

Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.

В бараках тьма, окошечки смоляные. Лишь в конторе жгут керосин, густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок. Кумекает правление, бдит. Часовые контору, как елку, обхаживают, хороводы водят.

Он прошел дальше, вспоминая примечания к аэрофотоснимкам. Напротив каждого объекта – вопросительный знак. Или два. Догадайся, мол, сама.

Подземное сооружение – в левом углу карты. Квадрат А-девять. Попал.

А ну как не угадал? Блукай ночью, шпион засланный. Вход – что в овощехранилище. Уходящий под землю спуск, каменные ступени, а дверь железная. Вторая – потоньше, но отпирается той же отмычкой. Двойной тамбур, очень мило. Воздух застоявшийся, сырой.

Петров пробирался по подземному залу, водя по сторонам лучом электрического фонарика.

Большой. Если в тесноте да в обиде, человек на двести. Котлован. Мы рыли, рыли и наконец отрыли. Трубы, вентиляционная установка на велосипедной тяге, трехъярусные нары, скамейки, словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой, давнишней. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпичом выложены, деревянные стойки подпирают низкий потолок. Неграновитая палата. Завтра, вернее уже сегодня, придет племя младое, незнакомое и благоустроит свежесорванными вениками приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сделать, подать пример доблестного освобожденного труда.

5

Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики – закатился месяц, а звезды что? пыль, дребезги. Горел бы какой-никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Крепкая махорка, за версту слышна, зело вонюча.

Петров крался тихо, осторожно. Не хватает счастья ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки – хорошая игра, но не до смерти же, судырь ты мой!

Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ – 1,4х. Наверное, абажур на лампе.

Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру из одного человека, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Там еще буковка смешная есть, но какая – забыл напрочь. Иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать, жди! Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!

Петров скользнул в приоткрытую дверь. Висевшая на крюке «летучая мышь» экономно прикрученным фитилем едва освещала спавшего за столом дежурного – по крайней мере, на красной повязке, косо сидевшей на правой руке, виднелись белые буквы «журн». Журналист разве?

Миновав соню, Петров толкнул дверь в кабинет. Обивка – дерматин, войлок выбивался из прорех.

Два стола, составленные «твердо», а в кресле, в углу, – широком, кожаном с валиками по бокам, – спал хозяин. И форма поновее, и лицо сытое, гладкое. Первое сытое лицо после Глушиц.

– Эй, землячок, просыпайся! – Петров похлопал спавшего по плечу. – Просыпайся, мил человек!

– А? Что? – Гладкий встрепенулся, открыл глаза и вскочил, вытягиваясь. – Мы вас только поутру ждали. Как долетели, нормально?

– Я не летел. Пешком пришел.

– Как – пешком? – Капельки гноя скопились в уголках глаз, но – субординация, руки по швам.

– Ножками. Топ-топ. – Петров пальцами изобразил шагающего человечка. – Нет ничего лучше пеших походов. Знакомишься с родным краем подошвами, подробности открываются поразительные!

– Вы не… не… – Гладкий напрягся, порываясь подняться над полом, будто поддетый сверлом бормашины за чувствительный зуб.

– Я не, я человек смирный. – Петров отодвинул стул от стола, поставил напротив кресла. – Пистолет в кобуре так, для фасона. Посидим, покалякаем, скучно одному ночь коротать, а за разговорами, глядишь, и утро скорее наступит. Да ты садись, садись. Гостей ждем?

Кресло и не скрипнуло – гладкий опускался осторожно, как на ежа.

– Что урожай, богатый? Хватит на всех?

– Ага…

– Приятно. Надоели, понимаешь, талоны свинячьи, а валюты нет. До слез, бывает, доходит – кушать хочется отчаянно, а – не укупишь.