Резидент КГБ. Том 1 - Петр Алмазный

Тут впереди обозначились красные огни. Там кто-то ехал по моей полосе. Скоро пришлось затормозить: я уткнулся в бампер легковушки, а перед ней двигались ещё две. Всех их собрал за собой высокий тихоходный фургон, он еле полз, а обгонять его на закрытых поворотах водители легковушек не решались.

Они не решались, а мне пришлось.

Оценив, что обочина недостаточно широка, я вдавил газ, крутанул руль и выскочил на встречную полосу. Обошёл легковые седаны. А когда поравнялся с фургоном, из-за изгиба дороги полыхнули фары. По закону подлости именно сейчас по пустынной вечерней дороге кто-то ехал.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как жать газ и надеяться проскочить. Фургон оглушительно засигналил и — спасибо водителю! — вильнул вправо. Я ушёл перед ним туда же, юркнув со встречки в последний момент. Фары выхватили из мелькания света и темноты искажённое испугом лицо человека во встречной машине.

Мерседес занесло, но это были уже мелочи. Я выровнял машину и прибавил скорости. На прямом участке вдавил газ на полную, стрелка спидометра ушла за 200 км/ч, дорога и бесснежная погода это позволяли. Мотор ревел ровно и уверенно. Не зря я взял в прокате автомобиль помощнее! Хорошая машина мерседес, по крайней мере, была в 1977 году. Вот в 2025-м не знаю — испортить можно что угодно.

Обогнал одну за одной пару легковушек, потом бортовой фермерский грузовик. Сбавив скорость, проехал через сонный посёлок. Полицейских там не было, только в одном месте тусовалась под фонарём нетрезвая молодёжь.

За посёлком дорога пошла лесом. Встречные машины здесь перестали попадаться совсем. Сзади никто не показывался — видимо, полицейский осознал бесполезность своей погони и повернул обратно. Он, конечно, мог связаться по рации с коллегами. Но нужный мне поворот был уже недалеко.

Шоссе пошло в гору. Опасаясь проскочить свой съезд, я сбавил ход. Вот он, неприметный просвет между деревьями, без обозначений и указателей. Мерседес съехал с асфальта и нырнул направо, на грунтовку.

По сторонам потянулись ряды высоких тёмных деревьев. Они тянули свои корявые ветви к самому лобовому стеклу. Впереди в свете фар виднелись только две извилистые колеи и чёрные стволы. Такая езда продолжалась минут двадцать. Потом я съехал в сторону, оставил машину среди деревьев и дальше потопал пешком.

Иссохшая палая листва зашуршала под ногами. Здесь пахло подмороженной прелостью и дубовой корой. Иногда в просвет между ветвями заглядывало пасмурное небо. В нём жёлтым пятном затерялась луна.

К своей цели, заброшенному лесному отелю, я вышел в стороне от дороги. Отыскал место, где одна заборная секция лежала на земле, давно поваленная ветром. Постоял, прислушиваясь. И, стараясь ступать бесшумно, направился к крыльцу.

Как только я оказался внутри, под крышей, меня схватили.

Всё шло по плану.

— Вы же ничего не понимаете, — звучал под тёмными обшарпанными сводами отельного фойе приглушённый голос Гордиевского, — ты и такие, как ты. Вы не видите, в каком тупике находится наша несчастная страна. Социалистическая система абсолютно неэффективна! За шестьдесят лет это стало очевидно. Люди у нас просто не знают, что можно жить по-другому. Свободно и в достатке. Как здесь, в Дании. Как в остальной нормальной Европе, как на Британских островах.

За его спиной маячили два высоких англичанина с пистолетами.

Мне подумалось, что это в некотором роде символично. Когда кто-то из своих начинает с пеной у рта доказывать, как мы в России неправильно живём, стоит тут же проверить, не притаилась ли позади него пронырливая англосаксонская морда. Хотя и бескорыстных дураков тоже хватает.

Гордиевский, однако, дураком не был. Он был лицемерной и лживой продажной шкурой. Причём лгал он, как мне казалось, в том числе и самому себе.

— Репрессии… Сталинские лагеря… Железный занавес… — сыпались на меня его аргументы, в то время свежие, но на меня давно уже не действующие. — Ввод войск в Чехословакию… Права человека… Дефицит… Всеобщая уравниловка…

Он как будто не мог остановиться. Словно внутри него исходила конвульсиями обитавшая когда-то в его душе совесть. Наверное, необходимость сдавать своего земляка и сослуживца английской разведке непосредственно, глядя глаза в глаза, гальванизировала это его отмершее свойство. Гордиевский как будто оправдывался передо мной. А может, перед самим собой. Или предатель рассчитывал переубедить меня, завербовать, перетянуть на свою сторону?

Я терпеливо слушал и изредка позвякивал наручниками.

— Тоталитарная власть ведёт страну в тупик, — вещал он, восседая на стуле напротив меня. — Мы живём по устаревшим догмам, которые не прошли проверку временем. Особенно это заметно отсюда, из-за границы, когда есть возможность сравнить.

Англичане молчаливо переглядывались. Им двоим было всё равно, что там болтает этот предавший своих русский. Они были просто исполнители, убийцы на службе Её Величества. Третий такой же сидел на втором этаже, вёл наблюдение. Английская разведка МИ-6 прислала сюда всего троих, но это были отборные головорезы. Одного я узнал, с ним я уже сталкивался на той подставной квартире, и там мы друг друга изрядно потрепали. Он участвовал в убийстве доктора Лапидуса. А может, воткнул тому нож в грудь своими собственными руками.

Все здесь ждали человека из Кёльна. Человек из Кёльна задерживался.

Гордиевский что-то проговорил о свободе и демократии.

— Видел бы ты эту демократию, — я зло усмехнулся, не выдержав всё-таки натиска его излияний.

— Что? — не расслышал он.

Нахмурился, сбившись с мысли.

— Ну ты же видишь, как живут здесь и как живут у нас, — продолжил он, решив, видимо, что высокие материи свободы и демократии такому сиволапому валенку как я, то есть майор Смирнов, недоступны. — Разница заметна всякому.

— Конечно заметна, — согласился я. — У нас под мостами в картонных коробках не ночуют. И не делят районы на безопасные и такие, куда лучше не соваться. И от ночных кошмаров о безработице никто не просыпается. И к врачам идут, не боясь, что после этого похода будет месяц не на что жить.

Я мог продолжать, но не стал.

Гордиевский отмахнулся от моих слов, как от