Последствия - М. Картер

class="p1">Весь день семья провела вместе. Некоторые всё ещё проявляли интерес к приезжим, заглядывали в окна школы, но рассредоточившаяся по всему периметру здания стража, отгоняла слишком любопытных.

Всё же Антипатрос отказывался возвращаться в полис, а Никий, давно понявший твёрдость его убеждений, перестал предлагать. Сначала Антипатрос решил отменить занятия в школе, чтобы провести больше времени с отцом, но чиновник настоял на продолжении обучения, ссылаясь на то, что не может «отбирать хлеб у своего сына».

А Байон на собрании, внеочерёдно организованном Изокрейтсом, рассказал всем, кем является Антипатрос, но ни у кого это не вызвало дополнительных эмоций к учителю, ни большей симпатии, ни отвращения. Они запомнили его обычным и стеснительным, но образованным мальчишкой.

Через неделю Никий уехал с обещанием, что будет навещать сына, не забыв заплатить Байону.

К неприятному удивлению Антипатроса, никто не помнил о Михаэле. Учитель волновался за друга, но каждый, к кому он подходил, отвечал, что не знает такого человека. Память об этом необычном существе сохранили лишь Антипатрос и Байон, кошмары которого становились всё красочней и пугающе. О том, что он и Михаэль вместе уехали в Афины, мужчина никому не рассказывал.

Последнее пристанище

«Не стоит тратить время понапрасну. Пока автор трудится над повествованием о Лере, я в кратком изложении расскажу вам о Славе… то есть о Вильяме, как он сам себя переименовал. Как вы помните, нож остался в его руке, и его будущие перемещения были неизбежны. Хотя первое попавшееся ему время было весьма интересно, если не для него, то по крайней мере для меня – прекрасная пора эпохи французских Генрихов и Карлов, балы, величественные дворцы, пышные наряды – в общем даже всё это не смогло удержать его там. К счастью, его галлюцинация исчезла… Не знаю как, клянусь, что руку к этому не приложил, то ли он забыл о нём, то ли ударился головой, но как только я его встретил, то был уже Слава без моего двойника. Но это и к лучшему, не правда? Зато его учтивость, кроткий нрав, снисходительность и прочее, остались при нём – набедокурил и исчез. Наверное, останусь с ним, но не дайте мыслям волновать вас раньше моих слов, и Леру я также не заброшу.

Века меняет он, как перчатки. Хотя разделены друг от друга они не более, чем сотнею лет, и общий диапазон составил от 100 до 1994 года нового летоисчисления. И конечно же это не могло не сказаться на его здоровье: физическое он приумножил, а вот духовным ослабел, но об этом я долго говорить не хочу, а если начну, то придётся затянуть, поэтому надеюсь, что уже по ходу повествования автора вы сможете разобраться в этом сами. Машину времени Вильям часто применял в виде холодного оружия, после долгого использования которого он наточить его не смог и носил с собой только для преувеличения своих возможностей при определённых обстоятельствах.

И вот он стоит перед последним прыжком. Решил Вильям об этом сам, и, кстати говоря, ни разу он меня не видел, и я с ним не говорил. Причина эта скудна в вашем понимании, но кто вы такие, чтобы судить его, когда сами не знаете примера на себе – ему стало скучно. Одни и те же нравы, люди, менялись только декорации, но вскоре и это перестало удивлять разнообразием. Пользуясь только одной кнопкой, Вильям не мог выбрать период прибытия, оттого века стали повторяться (один раз его даже узнали), интерес угасал и скоро совсем иссяк.

Но что же, ведь много он и приобрёл. Как я уже сказал, он в форме тела покрупнел, от голода исчерпался лишний вес, выступил небольшой рельеф, разработанный в большинстве на реях мачт и украшенный десятком шрамов, не задевших собой только его погрубевшее лицо. Теперь он знает восемь европейских языков в совершенстве, а остальные, около двадцати, на приемлемом для разговора уровне. Более в его закаменевшем в изоляторе интеллекте не поменялось.

Исчез в последний раз, вы с автором к нему – ей в их сознании открыт любой проход, а я на поиски последнего пристанища – во время.»

Не помня того, как он проснулся, облитый помоями, и заснул через несколько минут, только успев занять скамью в трактире, Вильям вскинул голову и, пытаясь открыть слипавшиеся веки, показал окружающим свою прежнюю, за годы не сменившуюся, мягкую, льстивую и в данный момент будто пьяную улыбку. Единственным, кто заметил его пробуждение, был хозяин заведения, который немедля подбежал к мужчине.

– Благодарю, но не стоило так заботится обо мне. – обратился к нему Вильям, стряхивая с головы и рук засохшую грязь.

– Ты чем будешь расплачиваться?

– Ну нет, я вас не просил, так что сделки не было. – воскликнул Вильям, разговоры о деньгах для которого теперь сменили понятие и обращался он с ними осторожно, подпрыгнув с места, вытянувшись во весь свой подросший рост, что чуть не задел стягивающих пологую крышу деревянных вырубок. – Верни одежду!

– Не кричи! Плати и уходи. – трактирщик принял высокий тон Вильяма, но сам забеспокоился о его росте.

– За то, что ты меня обобрал? Какой же вздор! Дуэль – и ты узнаешь, что я прав.

Трактирщик, которого Вильям, стоявший в одном нижнем белье…

«Даже без обуви.»

… с ножом в руке, вызывал на поединок, оторопел перед пылким нравом мужчины, который тот приобрёл при французском дворе, оттого сейчас говоривший с акцентом.

– Нет, нет, ведь больше без дуэлей  я – обещал. – смутился Вильям, тряся головой, и опустился на лавку, положив перед собой нож. – Прошу прощения, за что я тебе должен? Я ничего не ел – стол передо мною пуст.

– За тебе не знаю, но вот друзья твои заставили меня раскрыть ни одну бочку…

– Врёшь! Нет здесь у меня друзей. – ударив по столу ладонью, возразил Вильям и снова принял вид озлобленного недоумения.

Выслушав мужчину, трактирщик возвратился к своему столу, а Вильям, удивившись его покладистости, обвёл взглядом помещение. Спустя несколько перемещений он уже вывел для себя формулу слияния с обществом. И первым по плану был осмотр места, в котором он очнулся. Выполняя собственное предписание, Вильям не нашёл признаков исключительности помещения: в одноэтажном широком, возможно квадратной формы, доме рядами были расставлены деревянные столы с двумя лавками по бокам, и за каждым шумели люди. Стены, пол и потолок дополнительно ничем облицованы не были, а в нескольких местах, как и во всех углах, в камень врос мох, но более ничем интерьер помещения осложнён не был. Во-вторых, надо прислушаться к людям. Вильям уже понял, что находится в обществе англичан и для того, чтобы забыть французский, немедленно направился к сидевшей недалеко от него, а