Пещера - Геннадий Петрович Авласенко

И стою я, как всемирно известный Буриданов ослик, он же – ишак (это Нинка мне как-то про ишака этого рассказывала… а я ещё, дура, не поверила, что такое в действительности может быть), стою и всё размышляю… размышляю всё… И эти двое тоже ни с места, тоже застыли, наподобие двух ишаков! Стоят, молчат и ждут, значится, какое же я вынесу окончательное своё резюме.

Конечно, положа руку на сердце, надо признать, что сама я кругом и виноватая. И данную конкретную ситуацию сама же и спровоцировала. Ибо, не надо было мне сегодня с Костиком любезничать, обнадёживать его, бедолагу. Но что поделаешь, если этот «почти Пушкин» здорово так меня разозлил! Нахалюга из нахалюг… да ещё и корчит из себя бог весть что! Так что, всё, вроде, ясно и понятно, но…

Всегда и во всём есть одно маленькое «но»! Или несколько даже…

Во-первых, новенький! А у меня всегда тяга какая-то неимоверная ко всему новому и неизученному.

Во-вторых, симпатичный уж больно (на такое у меня ещё большее тяготение имеется).

А есть ещё и в-третьих, и в-четвёртых… а поискать, так и в-пятых отыщется…

А Костик?

Если честно, никогда он мне особо не нравился… а ежели у нас с ним что-то и было, то, конечно же, не от хорошей моей жизни. На безрыбье, как говорится…

Да и было то всего ничего! Было и нет!

И вот, надо же, вообразил себе что-то человек, потому как стоит и ждёт…

Конечно, наилучшим и самым благоразумным моим решение в непростой этой ситуации, было бы следующее: повернуться, сделать всем присутствующим изящный реверанс, пожелать им обоим спокойной ночи и приятных сновидений… и уйти баиньки, покинув их тут вдвоём и наедине. И пусть потом что хотят, то и делают: отношения выясняют, до утра друг на друга таращатся, пока не надоест или напьются обоюдно с тоски и отчаянья… мне какое дело!

Да вот только вся беда моя в том, что не умею я быть благоразумной и всегда умудряюсь себе приключений на одно место отыскать.

Вот и сейчас подхожу я, значится, к Бугрову, останавливаюсь рядом с ним (на Костика стараюсь, вообще, не смотреть).

– Пошли, – говорю, – Петенька Кантроп или как тебя ещё называют…

Думала, обидится, да где там! Он на такие мелкие подковырки внимания, кажется, совсем не обращает, особенно, ежели впереди что-то существенное светит. Как в данном конкретном случае…

Засмеялся ещё, нахал такой, за талию меня обхватил…

– А что, – спрашивает, – шибко похож?

И губами, бородищей своей лезет, лезет по шее…

Ну, я, понятное дело, отодвинулась.

– Не наглей, – говорю, – Петюньчик!

И тут подходит к нам Костюньчик. Мрачней тучи, аж сопит от злости.

– А ну… – это он Бугрову, конечно, не мне, – молодой, красивый, отойдём на пару слов!

Бугров и пошёл было, но я не позволила. Уж кто-кто, а я Костю знаю!

– Иди вперёд! – командую Бугрову, да ещё и руками его подтолкнула. – Иди, иди и не оглядывайся! Я тебя сейчас догоню!

Пошёл он, хоть и не совсем охотно, а я уже к Костику оборачиваюсь.

– Слушай, – говорю, – что тебе от него надо?!

Молчит, сопит. Силушки у него, что у твоего быка, а вот с умишком… Одно слово, институт физкультуры!

Я тогда чуть ласковее.

– Костик! – говорю. – Костичек! Ну, сколько можно, – говорю, – мучиться и меня мучить?!

Это я для красного словца ввернула о мучениях своих… мучаюсь я, как же, держи карман!

– Ну, что ты от меня хочешь?

Ни слова, ни полслова. И сопит, сопит, не переставая. А это у него дурной признак, промежду прочим, ежели начинает сопеть этаким вдруг паровозиком…

– Костичек! – я уже в голосе своём всю ласковость собрала, какая в данный момент в голосе моём имелась. – Хватит, Костичек! Ну, всё же прошло! К тому же ты у нас женатый человек, ко всему прочему! Забыл?

Перестал, вроде, сопеть. И на том спасибо!

– А он, значит, холостой, так, что ли?

– Ой, да не знаю я! И не в этом, собственно, дело! А в том дело, что я…

Я ещё и сама не придумала даже, чего же такого я собиралась сказануть утешительно-успокоительное, как этот бородатый идиот всю мою дипломатию напрочь испортил.

– Верочка! – орёт вдруг из темноты томным таким голосом. – Ты скоро, зайка?!

Господи, сама дура, среди дураков живу… но таких непроходимых ишаков… это же поискать надо, честное слово!

Как взревёт тут мой Костичек по-звериному, да как рванёт он туда, к дуралому этому бородатому, аки тигра лютая…

– Я тебе, – рычит, – сейчас такую Верочку покажу!

В общем, пока я туда добежала, Бугров мой уже в строго горизонтальном положении находился, а Костик над ним горой возвышался и зубами от злости скрежетал. Ох, и разозлилась же я!

Хватаю Костю за плечо, к себе его поворачиваю и со всего размаха хлясть по щеке!

– Вот тебе, если слов человеческих не понимаешь!

Стоит этот самый Костичек передо мной тише воды, ниже травы, кулаки свои пудовые за спиной спрятал. Как будто так и надо, чтобы его вот так, запросто, по мордасам лупасили изо всей (уж какая там у меня есть) силушки…

Конечно, ежели здраво рассуждать, я супротив Костика нашего – это же то самое, что Моська знаменитый супротив слона африканского (или индийского), коего некогда по улицам московским водили напоказ. Но с другой стороне, не будет же он меня (Костя, разумеется, не слон) ответно по мордасам моим лупить!

А тут и «почти Пушкин» оклемался, от земли-матушки телеса свои тощие оторвал, сел, потом встал… отряхиваться начал, бедняга. Ему бы промолчать сейчас, да где там! Ишак, он и есть ишак!

– Ты чего?! – это он Косте, представляете! – Нервишки шалят?!

Костя вторично как взревёт по тигриному. Прыг к этому идиоту бородатом, сгрёб его за что-то там из одежды… аж это «что-то» по всем швам затрещало…

– Я тебе, – рычит, – покажу нервишки! Я тебе сейчас голову оторву, пижон недоделанный!

И так натурально его трясёт-колошматит, что у бедняги Бугрова голова во все возможные стороны мотается. Представляете?!

А я стою рядом, дура-дурой… стою и медленно так соображаю, что же мне теперь предпринять такого героического: то ли Костю попытаться оттащить, пока он из Бугрова последнюю душу не вытряс, то ли за помощью бежать, потому, как не справлюсь я одна с задачищей сей грандиозной. А, может, тут же сразу, не сходя с места, начинать вопить на самой пронзительной ноте?

И тут позади нас раздаётся тоненький такой, ровненький такой и, как всегда, противненький