Либеллофобия - Н. Мар

— Ты дивно пахнешь, Ула, — прошептал он и завёл мои похолодевшие руки за спину.

Из его рёбер с треском выпростались медные лапы и обхватили меня крепко, плотоядно. Такой страх я испытывала только на тренировке с Бритцем в долине. Инфер заметил дрожь:

— Неужели впервые?

— Да. Нет.

Строго говоря, он уже не был первым. Неужели Кайнорт не растрепал, только чтобы похвастаться?.. Крылья застили свет, и Берграй в полёте уронил меня на плед. Вино, мех, и анестетик размягчили меня, как игрушку. А Берграй — после всего — расскажет Кайнорту? Откуда взялась эта мысль и почему так больно скребла? Горячие ладони ласкали мне живот, осиные лапы царапали ткань. Саднило кожу под комбезом. Чуть-чуть. Коленом Инфер развёл мне ноги и прижался бёдрами, покачиваясь вверх-вниз. Не давая прикрыться, целовал мои ключицы и рвал сорочку на груди.

Некуда деваться. «Это всё равно случится, — твердил здравый смысл. — Это уже происходит, а завтра — свобода». Может быть, тело и стало ватным, вялым, но сознание кричало от ужаса. Я не могла с ним справиться, как с истеричным ребёнком, впавшим в исступление на прививке: ни логикой, ни разумом, ни уговорами, ни кнутом, ни пряником.

Я не хочу.

Исчезнуть бы. Или потерять сознание. Исчезнуть… Хвост скорпиона можно скрыть под маскировочной вуалью! Поразительно, насколько легко вырвалось:

— Берг… нет.

— Тебе больно? — его глаза излучали искреннюю тревогу.

— Нет. Я просто не могу. Я не могу!

— Ула, так бывает. Вино с анестетиком… Просто расслабься, ладно?

— Берг, ты очень… Ты нежный и красивый, — я лепетала какую-то ересь, тормоша своё полусонное тело, чтобы сползти по софе на пол. — Ты почти совершенство. Но я не хочу.

Как же по-идиотски это выглядело со стороны. Полуголая девчонка лепетала обалденному мужчине, что она его не хочет. Не хочет даже в обмен на жизнь и свободу.

— Позволь мне остыть снаружи. Я проветрюсь и вернусь.

— Ты серьёзно? Будешь бродить ночью в таком виде?

— Мне это нужно сейчас! Я вернусь. Разреши только…

— Ула, постой, — он потянулся, чтобы вернуть меня на софу. — Иди ко мне, и наутро будешь свободна. Я же обещал!

На груди ещё тлели его поцелуи. Но чем ближе к выходу, тем становилось легче.

— Прости меня! — слёзы смешались с потёками крови на исцарапанной жвалами шее. — Я не хочу. Понимаешь?..

— Ула, стой!

Клинкет поддался. Снаружи потянуло замогильным сквозняком долины.

— Ула! — прогремел Инфер, взлетая с софы, и меня обожгло молнией.

Я упала в проходе. Электрическая нить протянулась от ошейника к брелоку на поясе Берграя, меня дёрнуло назад. И тотчас отпустило. Сквозь туман боли набросился опустошающий страх. Инфер метнулся ко мне, приподнимая на руки:

— Ты в порядке? — его трясло не меньше моего. — Прости, прости, прости меня! Это просто рефлекс…

— Рефлекс? — пробормотала я, соображая, и гнев отбросил меня назад к клинкету. — Так ты дрессируешь непокорных ши? Электроошейником, как служебных сук?

Берграй яростно сдирал брелок с ремня:

— Это чёртова первая реакция! Ула… пожалуйста, прости меня!

Но я вывалилась в темноту и побежала прочь. Бросила шанс на свободу сокрушаться на полу воланера. Так значит, рефлекс. Естественная реакция хозяина, привычный аргумент в диалоге с рабыней. Даже не представляла, на что способны ошейники. Обрывков комбеза и сорочки под ним едва хватило, чтобы закутаться, но спину продувал хлёсткий ветер. Чудилось, что Берграй нагоняет сзади. Что где-то вибрируют крылья медной осы. В боку закололо, но я уже знала, где спастись.

Карцер обустроили в пустом рефрижераторе.

Я ворвалась туда, держась за клочки комбеза. Внутри стояла глухая тишина, и мороз пробирал ещё круче, чем снаружи. Под ногами было узкое вентиляционное окно шириной с ладонь.

— Кайнорт! — я заколотила в бронированный заслон рефрижератора. — Ты здесь? Бритц! Проснись!

И припала к земле, пытаясь заглянуть в щель. Сверху скрипнуло:

— Ну?

Там на уровне глаз открылось ещё оконце, пошире. Из него на меня смотрели белые бриллианты. Я даже растерялась от их света и спокойствия. Наверное, он уже спал. Если на таком морозе можно уснуть.

— Что случилось? — глаза безразлично просканировали меня с головы до ног.

— Браслет у тебя с собой?

— Да.

— Давай его сюда.

Без лишних слов Кайнорт передал в окошко прозрачный браслет. Я схватила его, пока Бритц не передумал.

— Как его активировать?

Отворились полоски окошек во всю длину заслона. В рефрижераторе с голыми стенами и стальным полом ночевали двое. Ёрль Ёж щурился на меня из угла. На Кайнорте не было ни куртки, ни хромосфена. Их бросили сюда в чём арестовали. От вида замороженных арестантов мне стало ещё холоднее. Эзер пропустил руки сквозь окошки и щёлкнул браслетом. Его пальцы были ледяные и едва сгибались.

— Я смотрю, ты подготовилась по всей форме, ши, — он намекал на то, что я, можно сказать, без белья.

— Да, и отметила заодно.

— Не пей много, впереди трудный день.

Створки задвинулись, только глаза сверкали в темноте.

— Оставьте шиборгу две пары ног свободными, — сказал Кайнорт. — Он будет лучше маневрировать.

— Мы так и сделали. Да, я ещё думаю накинуть камуфляжную вуаль на хвост. Он станет невидимым!

— Блестяще, — в окошке показалась карточка. — Держи полис.

— Зачем? Я в порядке.

— На всякий случай. Там уже немного осталось. Увеличение груди тебе не оплатят.

Щель захлопнулась, и вернулась гробовая тишина. Минуту я ещё постояла у рефрижератора, переваривая мысль, что у судьбы странное чувство юмора. И побежала в мастерскую.

Перед Пенелопой объясняться не пришлось: она спала сидя, уронив голову на хвост модели. Я прокралась в душ и с наслаждением осыпала себя целым барханом шелковистых песчинок. Форма, пропахшая вином и Берграем, полетела в печку. Мы потеряли полтора часа.

— Пенелопа! — растолкала я её. — Есть идея!

Рыжая с трудом собрала глаза в фокус.

— Налей крови, умираю, как спать хочется. Ты чего это бодрая?

— Проветрилась.

— У тебя что, браслет Кая? — она выкручивала мне руку, не веря глазам. — И чем это от тебя пахнет? Ты же в столовую ходила.

— Там… давали… вино на ужин.

Пока меня не было, умница Пенелопа, не поддаваясь панике, доделала газовый резак и