Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

– Экстремисты – как раковые клетки в организме. Их нужно найти и вырезать, а на тех, кто кормит раковые клетки, обратить пристальное внимание.

Наверное, Ато учился на курсах ораторского искусства, потому что говорил не хуже своей тетушки Мады. Его смазливое лицо стало серьезным и решительным. За каждым его движением жадно следили все глаза и все камеры. Чуть раньше Нико пожалел, что не испытывает к Ато личную неприязнь, но теперь она начинала разгораться.

– Если я оскорблю клан своим поведением, то отрежу ухо и всю оставшуюся жизнь буду носить эту позорную метку, – продолжил Ато. – Каждый, кто поддерживает экстремистов, действием или бездействием, должен носить тот же шрам, как напоминание, что следует стремиться быть лучше.

Кобен Аши взял в руку короткий отрезок стальной трубы. Как только переводчик перевел слова Айта Ато на увивский, Кобен включил газовую горелку и поднес конец трубы к пламени, пока металл не раскалился докрасна. Сандо Кин удерживал в ужасе дергающегося владельца парикмахерской, а Кобен прижал конец трубы к его щеке. Парикмахер заорал с такой силой, что мог бы и мертвого поднять. Когда Сандо его отпустил, он рухнул на тротуар, корчась от боли, а на его щеке пылала ровная окружность. Кобен Аши снова накалил трубу горелкой и направился к следующему человеку.

Нико открыл дверь со стороны пассажирского сиденья и сел в «Люмеццу». Лотт Цзин с такой силой сжал руль, что побелели костяшки пальцев, а его лицо окаменело. Первый Кулак был свирепым бойцом, но жестокость по отношению к беззащитным выбивала его из колеи. До Нико доходили слухи, что Лотт однажды измордовал другого Кулака за то, что тот пнул собаку. Лотт завел двигатель и нажал на газ, а потом выругался, потому что пришлось медленно выруливать, огибая другие припаркованные на улице машины.

Несколько репортеров побежали за «Люмеццей».

– Коул-цзен, – позвал один, – последует ли ваш дядя примеру Горных и будет ли выдавать им нарушителей спокойствия на территории Равнинных?

– Не отвечай, – приказал Лотт, наконец-то выехав из пробки, и свернул с Банной улицы. Он прибавил газу и помчался из Обрубка к территории Равнинных. – Это касается всех вас. От имени клана могут делать заявления только четверо – Колосс, Шелест, Штырь и Хранитель печати. Вы в это число не входите.

– Как и Айт Ато, – заметил Нико. Он разозлился, но чувства бурлили где-то в глубине, бесформенные и неясные, внутри зеленой оболочки, теперь наполненной мрачными сомнениями.

– Айт Ато носит фамилию Айт как корону, но он принц из семьи Кобенов. Принц обезьяньей стаи.

Нико ничего не ответил, но с ошеломляющей ясностью вдруг понял: точно, так и есть. Айт Ато знает, что он принц. У Лотта Цзина и Айта Ато было кое-что общее – они оба знали, кем им надлежит стать.

Нико этого не знал. У него накопилось слишком много вопросов и слишком много сомнений. Не считая происхождения, он не находил в себе качеств, достойных будущего Колосса, не находил и причин, по которым он обязан принять эту судьбу, если любой, обладающий хоть каплей логики, понимает, что одного происхождения недостаточно. Он часто гадал, что пропустил, чего не узнал, какие возможности лежали за закрытыми дверями, когда он был слишком мал, чтобы знать об их существовании.

Нико прислонился головой к стеклу и смотрел, как мелькают мимо улицы Жанлуна. Его сердце сжималось от смутного, но напряженного любопытства и тихого, мрачного отчаяния.

Глава 32

Время течет

девятнадцатый год, восьмой месяц

Храм Божественного Возвращения был полностью заполнен, собрались почти все Зеленые кости Горного клана. Все сиденья были уже заняты, Шаэ проскользнула на последний ряд и опустилась на колени прямо на пол. Она надела широкополую летнюю шляпу и темные очки, так что Зеленые кости низшего ранга, стоящие на коленях рядом с ней, ее не узнали. Она рассчитывала, что в хаосе стольких нефритовых аур еще одна не привлечет внимания. Впереди, за рядами голов, она заметила Айт Мадаши – та сидела в первом ряду.

Как только взгляд Шаэ уперся ей в спину, Колосс Горных медленно повернула голову и всмотрелась в лица сидящих сзади. Возможно, Шаэ лишь вообразила, будто Айт ее Почуяла и пытается отыскать в темном углу зала, в котором они уже несколько раз встречались в прошлом, причем каждая встреча стала судьбоносной. Лицо Айт было припудрено белым, на шее повязан белый шелковый шарф, скрывавший уродливый шрам, так хорошо знакомый Шаэ.

Айт Мада повернулась обратно и подхватила пение монахов.

Вместе с остальными Шаэ шептала строки из Писания о Возвращении – обещание, что добродетельные души однажды вознесутся на небо и соединятся там со своими божественными родственниками.

Может, ей не следовало приходить. Она не входила в Горный клан и не была желанным гостем. И не любила Нау Суэнцзена. Шаэ считала его врагом и сама с удовольствием отправила бы его в загробную жизнь, пока он был Штырем, если бы у нее появилась такая возможность. Нау Суэн не являл собой пример четырех Божественных Добродетелей – скромности, сострадания, мужества и доброты. Он пятьдесят лет был самым верным и коварным убийцей для семьи Айт, перерезал глотки шотарским генералам, брату Айт Мады и всем мужчинам семьи Фен. И Шаэ не сомневалась, что именно он убил канцлера Сона Томаро. А после всего этого он ушел в отставку и скончался не от клинка, а от легочного заболевания в возрасте семидесяти лет – мирно, во сне, хотя так жестоко отнял столько жизней.

Шаэ сомневалась, что он заслуживает молитв, но, если задуматься, не знала, кто их вообще заслуживает. Она молилась за души деда, Юна Дорупона и Маика Кена, и уж конечно, если бы в гробу лежала она сама или Хило, кое– кто счел бы, что они заслуживают признания богов не больше, чем Нау Суэн. И хотя Нау был врагом, Шаэ не могла забыть взгляд его старых глаз в тот вечер в квартире Андена, когда он держал на тощих руках Айт Маду. Прежде Шаэ никогда не видела, чтобы Айт Мада кланялась в храме, а теперь Колосс Горных склонила голову к полу и лежала так, пока звенели голоса монахов.

«Надеюсь, ты страдаешь». Шаэ с долей садистской радости думала о том, как Айт переживает потерю, оплакивает смерть друга. А иначе было бы совсем несправедливо, чаша весов не выравнивалась даже на мгновение.

– Да узнают его боги, – шепотом