Итальянец на службе у русского царя - Сергей Николаевич Спящий

— Отлично! — обрадовался Леонардо: — Тогда, быть может, уважаемый мастер сможет объяснить почему изображение на стене перевёрнуто?

Фёдор Васильевич недовольно засопел. Ему не понравилось, что его заставляют отвечать словно какого-то ученика. Но промолчать сейчас значило полностью дискредитировать своё имя, и он попытался сформулировать ответ: — Из теории зрительных лучей исходящих из объектов и доходящих до наших глаз, отчего мы можем видеть поведанной нам многомудрым Птолемеем…

— Уважаемый мастер, — вежливо, но твёрдо, прервал его Леонардо. — Теория Птолемея о зрительных лучах несостоятельна. Прошу дать мне ответ в терминах «стрел света» о которых мы говорили в прошлый раз. Напомню: стрелы света, падая на предмет, отражаются от него и попадают в наши глаза. Таким образом человеческий глаз, как и любой другой орган зрения, не испускает лучи, а, наоборот, принимает их. Как вот это самое крохотное отверстие в ткани что позволило нам проецировать отражение действительности на стену. Кто сможет ответить? Смелее, уважаемые!

Пока Фёдор Васильевич недовольно кряхтел, слово взял никто иной как Григорий Булатович. Известный вольнодумец, совершенно наглым, даже развязанным, тоном пояснил: — Посмотрите вот на того человека, идущего по улице вверх ногами. Лучи от его головы идут вниз через отверстие и попадают вниз. А лучи от его ног, наоборот, идут вверх и попадают наверх. И так каждая точка его тела отражает свой луч, несущий свою часть картинки.

— Прекрасно! — обрадовался Леонардо.

Одновременно с ним Фёдор Васильевич воскликнул: — Ерунда!

— Почему «ерунда»? — с интересом обратился к нему царский мастер.

Если наш глаз, то же отверстие, то значит и мы видим весь мир перевёрнутым? — ехидно спросил ювелир.

Он ожидал смутить юношу, но тот лишь пожал плечами и подтвердил: — Именно так и есть. Но видя перевёрнутую картинку с самого детства человеческий разум сам переворачивает её ещё раз. Мы так привыкаем к этому, что совершенно не замечаем.

Поражённые мастера удивлённо загудели.

— А Птолемей и Евклид тебе не указ, невежда? — рассердился Фёдор Васильевич. — С древних времён всем известно о зрительных лучах. А о «стрелах света» говоришь только ты. Может быть ты сам их придумал, как и эту твою «охтическую науку»?!

— Chi disputa allegando l’autorità, non adopra l’ingegno, ma piuttosto la memoria. (Кто спорит, ссылаясь на авторитет, тот использует не разум, а лишь память) — воскликнул Леонардо, весьма уязвлённый высказанными обвинениями. — La sapienza è figlia dell'esperienza (мудрость — дочь опыта). Так проведём же опыт и постигнем полученную в его результате мудрость!

Чёрная ткань сорвана с окон.

Царский мастер словно сокол, бросился к Григорию Булатовичу: — Получилось сделать? Ты её принёс?

Вольнодумец молча достал из сумы и протянул отполированный со всех сторон стеклянный клин. Внимательно оглядев его, Леонардо довольно кивнул. Его вполне удовлетворили однородность стекла., чистота полировки и отсутствие внутренних пузырей или мути которые могли бы исказить эффект. Он нетерпеливым жестом махнул стрельцам и те внесли в зал оббитый белой тканью ларец с небольшим отверстием.

— Как вам должно быть известно, уважаемые мастера, Аристотель утверждает, что свет однороден и неизменен и его невозможно разложить на части. Но так ли это? Сейчас я покажу вам не фокус, не дело рук человеческих, но раскрою тайну божьего творения, доселе скрытую от ока людского. Смотрите!

Он поднёс стеклянный клин — призму к лучу солнца, пробивавшемуся сквозь крохотное отверстие в ящике. И случилось чудо. На белой стенке, куда упал луч, вспыхнула и заиграла невиданная красота — узкая, но ослепительно яркая полоска, переливающаяся всеми цветами: от огненно-алого до лилового, что не сыскать даже в самых дорогих тканях.

В зале воцарилась мёртвая тишина. Кто-то перекрестился. Кто-то отшатнулся, словно увидел нечистую силу.

— Что это? — спросил поражённый Григорий Булатович: — Это радуга? Но как? Без дождя и солнца…

— Это не радуга, — ответил успокоившийся царский мастер. — Это и есть сам свет. Тот белый свет, что мы видим — обманчив. Внутри него сокрыты все краски. Стекло лишь разъединяет их, показывая истинную природу вещей.

Мастера смотрели, не отрывая глаз. Для них, всю жизнь работавших с цветом и светом, это было откровением, ломающим все представления. Алхимия? Колдовство? Или… правда?

— Сей разноцветный свет… он опасен? — спросил Фёдор Васильевич, все еще не веря глазам.

Не успел царский мастер ответить, как в залу вошёл сам Государь. Похоже он подошёл раньше, но увлечённые новым опытом ювелиры не заметили его, а стоящим у дверей стрельцам царь дал знак молчать.

— Опасен не свет, а невежество, — строго сказал царь Иван. — Мой мастер показал вам не магию, а знание. Такое же, как знание о том, что земля круглая или что в грязи плодятся невидимые глазу твари причиняющие хворобы. Ваше ремесло — это работа со светом и формой. Отныне вы будете делать не только красоту, но и инструменты для познания мира. Линзы, чтобы разглядеть мельчайшее. Призмы, чтобы изучать природу света. Сии камеры — чтобы точнее запечатлевать божий мир. Но главное: глаза сокола — простейшие оптические прицелы, которые, будучи установленными на огнебои, позволят даже посредственному стрелку бить далеко и точно.

Собравшиеся мастера сорвали шапки и поторопились склониться перед царём глубоко изгибая плохо гнущиеся спины.

— Все, кто справятся, получат обширные заказы от меня, — продолжал говорить государь. — Кроме того я дам позволение продавать излишки некоторых товаров вполне свободно, в том числе иностранным купцам, обогащаясь и богатея на своём искусстве и мастерстве. В накладе никто не останется. Но мне нужен качественный результат, и он нужен мне очень быстро. Сможете ли вы обеспечить мне его?

Под жёстким и требовательным взглядом царя ювелиры отводили глаза и сгибались ещё ниже. Даже стрельцы, хотя они вообще ни при чём, чувствовали себя неуютно и сильнее вцеплялись в ставшие привычными и родными, как объятия матери, огнебои.

— Сделаем, государь! — пообещал Леонардо. — Положись на меня и на этих добрых людей. Они не подведут.

Молча кивнув, Иван Третий вышел из комнаты.

Вытирая лицо расписанной золотой нитью платком, Фёдор Васильевич сунулся к царскому мастеру с извинениями и выражениями глубокого почтения.

— Ничего страшного, — успокоил его Леонардо. — Сомнение суть первый признак настоящего учёного. Я не могу обижаться на то, что кто-то усомнился в моих или любых других словах. Каждый из нас должен всегда и во всём сомневаться и подвергать мудрость авторитетов испытанию, когда ему только это покажется правильным. Сомнения — наши крылья. Без них мы бы ползали, а не летали.