Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

Нестедум и тектоники желали захватить поверхность земли ради красоты. Войска республики подземелий решили атаковать своды над своими головами, потому что в таком плане были величие и красота. И чем больше боли им удастся причинить роду человеческому, чем больше людей испытают их новые изощренные пытки, тем большее удовлетворение испытают они сами. Чужое страдание возвышало этих чудовищ.

Я их ненавидел, не мог не испытывать этого чувства. По сути дела, было бы недостойно и низко не питать к ним отвращения. А особенно я ненавидел Нестедума – за страдания, причиненные мне, и за ту боль, которую он хотел причинить всему человечеству. Я был уверен, что именно он возглавит поход. Кто, как не он?

Когда я закончил рассказ об огодикусах, старый и почтенный философ посмотрел на меня долгим и проницательным взглядом. Я не мог точно знать, что старик думает обо мне и моей истории, но мне казалось, Прозерпина, что если вначале он был настроен скорее скептически, то теперь постепенно склонялся мне поверить, положиться на меня. Но тут у меня некстати вырвалось несколько слов из тех, какие способны привести к краху целые империи.

Мое описание всех ужасов подземного царства так поразило философа, что он в изумлении произнес: «О Юпитер и все божества!» – или что-то подобное. А я в эту минуту совершил ошибку, которая свела на нет почти целую неделю разговоров и откровений.

– О нет, богов не существует, – вырвалось у меня машинально.

– Что?

– Богов, во множественном числе, нет. Есть только один Бог, и живет он не на Олимпе или еще какой горе.

– Неужели?

– Он пребывает в центре Земли.

– Ну да, конечно…

В эту минуту я должен был почувствовать его мгновенный скепсис, но меня одолевала усталость, страшная усталость. Меня безумно утомили эти шесть дней постоянных допросов, и вдобавок шести дней отдыха было недостаточно, чтобы прийти в себя после семи лет плена, скитаний и бедствий в недрах подземного мира.

– Мне довелось говорить с ним, – сообщил я. – Это не очень сложно.

– Неужели? И о чем же вы говорили?

– Видишь ли, как ты прекрасно понимаешь, мое положение было достаточно отчаянным. Вероятно, я мог бы задать один из тех извечных вопросов, которые волнуют дух и разум людей, но в тот момент мне хотелось одного – добраться до дома. Поэтому я спросил его только, каким путем идти, чтобы оказаться в Субуре.

– И что же тебе ответил этот бог всех богов?

– Ну, видишь ли… – пробормотал я. – Он сказал мне: «Марк, иди наверх».

Сейчас, Прозерпина, эта сцена кажется мне ужасно смешной и гротескной. Я пытался убедить великого мыслителя столицы мира в том, что весь римский пантеон – нелепая выдумка и что существует лишь одно верховное божество, а в то время это утверждали только такие экзотические народы, как иудеи. К тому же я рассказал, что посетил этого Бога, как плебей посещает своего патрона, и самый ценный совет, который дал мне этот высший всевидящий разум, состоял в том, что из глубин земных недр можно выбраться, лишь направляясь наверх.

Я понял, что этому рассказу он не поверил, решил исправить положение, но только больше все испортил.

– Если быть откровенным, – сказал я, – должен тебе сказать, что этот божественный совет мне не сильно помог.

На этом наши разговоры и закончились. На следующий день почтенный философ вернулся в наш дом в Субуре, но для того, чтобы поговорить с моим отцом, а не со мной. Я застал их в саду, когда они беседовали, прогуливаясь по двору. Меня скрывала от них большая пальма, поэтому они меня не заметили. И вот так штука: мой собеседник, с которым мы провели все эти дни, оказался не сенатором и не философом, как я предполагал, а врачом, нанятым Цицероном.

– Он страдает расстройством весьма необычным, – говорил этот врач моему отцу, – но я встречал подобные случаи. В основе их лежит стыд.

– Стыд?

– Именно так. Там, в пустыне, его, наверное, взяла в плен какая-то шайка разбойников-кочевников. Представим себе все унижения, которые ему пришлось претерпеть. И он придумал весьма сложную фантастическую историю, чтобы скрыть за ней свой позор.

Я не удержался и вышел из-за дерева:

– Отец! Почему ты мне не веришь? Я послал тебе когтистую лапу тектоника и его отрубленную голову!

Они посмотрели на меня и даже не удостоили ответом. Меня глубоко поразило то, что врач вынес свое заключение, словно меня перед ними не было.

– Тебе следует радоваться, – сказал врач Цицерону, не обращая на меня ни малейшего внимания, – потому что это болезнь аристократов. Рабам и плебеям, которых мораль вовсе или почти не интересует, не нужно скрывать свой позор.

Мне хотелось умереть. Ради этого я пережил столько смертельных опасностей? Чтобы после моего возвращения мне не верил даже мой отец? О Рим! Все мои попытки были тщетны: таракана нельзя предупредить о том, что его вот-вот раздавят; сколько ни старайся, таракан никогда не поймет, что такое нога.

Я подошел к врачу, схватил его за горло и сжал пальцы. Он смотрел на меня с ужасом.

– Я явился из краев, где противник ест на завтрак человеческие яйца. Мне пришлось побывать на такой глубине, где нельзя сказать «там, внизу», потому что спуститься ниже невозможно. – Мои пальцы сжались еще сильнее. – А ты говоришь, что я вру, потому что хочу скрыть какие-то стыдные подробности, как напуганная до смерти девчонка!

Врач запищал, и Цицерон вступился за него:

– Марк!

Мой родной отец смотрел на меня как на вора, застигнутого на месте преступления.

Эту сцену прервал наш домашний раб, дряхлый и верный Деметрий. Он быстро – насколько позволяли старые кости – выбежал в сад и упал на колени:

– Доминус, доминус! Ужасная новость! Случилась страшная беда, весь Рим в ужасе! – (Мы все втроем замерли и не отрываясь смотрели ему в рот.) – Из Африки приплыл корабль и привез невероятную весть. Этой провинции больше нет! Африки больше не существует!

– Деметрий! О чем ты говоришь? – заволновался мой отец.

– О чем же еще ему говорить? – сказал я. – О тектониках. Они уже здесь.

Тебе стоило бы увидеть выражение их лиц, дорогая Прозерпина. Особенно физиономию врача.

* * *

Моряки и пассажиры маленького судна, прибывшего из Африки, принесли с собой новости: войско чудовищ напало на Утику и уничтожило пятнадцать тысяч ее жителей – вернее, сожрало их всех.

А теперь разреши мне, дорогая Прозерпина, сделать небольшое отступление. Оставим на некоторое время тектонов