Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г - Валерия Корносенко

Это было дело о хищении средств, предназначенных для строительства целого нового района, с подставными фирмами, откатами и подкупом на всех уровнях. Мы были осторожны, до одури выверяли каждый факт, перепроверяли каждую цифру, каждую подпись.

Но масштаб коррупции был таким чудовищным, что волей-неволей пришлось вскрывать и его личную, прямую заинтересованность. Каждый новый вскрытый документ заставлял нас затаить дыхание, понимая, с какой махиной мы связались.

Юля, бледная от недосыпа, шептала: «Ань, мы точно готовы к этому?». Моя собственная уверенность начинала давать трещины.

В итоге, в один прекрасный день, когда я выходила из подъезда, на ходу пытаясь застегнуть воротник пальто (весна выдалась обманчиво теплой), у тротуара плавно, почти бесшумно остановилась длинная черная машина с наглухо тонированными стеклами.

Моментально замерли птицы на проводах, стих шум города, или это только мне так показалось? Из машины вышли двое — не вчерашние громилы с битами, а люди в строгих, безупречно сшитых костюмах, с бесстрастными, профессиональными лицами, словно вырезанными из камня. В их движениях не было агрессии или угрозы. От них веяло нечто куда более пугающим — холодной, абсолютной неизбежностью. Они не кричали, не хватали, были вежливы. Но от их многообещающих взглядов стыла кровь.

— Анна Владимировна Котова? — Голос одного был низким, спокойным, не оставляющим места для сомнений. — Вас просят пройти с нами.

Мое внутреннее чутье, та самая сила, что служила мне компасом, на удивление, не сигнализировала об опасности. Ни единой вибрации тревоги. Напротив, от всей ситуации веяло каким-то… предначертанным спокойствием, словно я просто следовала по заранее расписанному сценарию. Это дезориентировало. Ведь я живая! И мне было страшно!

Эта поездка для меня была безопасна. Но это знание не успокаивало. Полное отсутствие деталей — куда, зачем, к кому — будоражило нервы куда сильнее, чем прямая, понятная угроза. Это была игра вслепую, где я была пешкой, не знающей правил, но уже стоящей на доске. Сердце колотилось где-то в горле, но внешне я сохраняла непроницаемость.

Меня усадили на заднее сиденье. Салон был тихим, как саркофаг, поглощающий все звуки внешнего мира. Запах дорогой кожи и легкий, неуловимый аромат, ассоциирующийся с чем-то официальным и стерильным, наполнял воздух. Машина тронулась, и мы понеслись по улицам Москвы, плавно и неотвратимо, словно ладья по темной воде. Я смотрела в затемненное стекло, пытаясь угадать маршрут по мелькающим зданиям, но вскоре поняла — мы движемся в самое сердце города, туда, куда обычные смертные попадают лишь на экскурсиях. Каждое знакомое здание, мимо которого мы проносились, казалось мне одновременно родным и чужим, будто я смотрела на свой город из совершенно другого измерения.

И тогда я увидела их — знаменитые стены из темно-красного кирпича, зубчатые башни, уходящие в низкое московское небо, словно клинки древних исполинов. Машина, не снижая скорости, без промедления проехала через Боровицкие ворота, мимо замерших в стойке часовых, чьи лица были так же бесстрастны, как и лица моих провожатых.

Мы вынырнули на брусчатку Соборной площади, и Кремль раскрылся передо мной во всей своей монументальной, давящей на психику красоте. Золотые купола соборов сияли под тусклым солнцем, а воздух здесь, казалось, был тяжелее, пропитанный историей и властью.

Сердце екнуло и замерло. Кремль. Снова.

Машина остановилась у какого-то неприметного подъезда в глубине дворика, спрятанного от любопытных глаз. Меня провели внутрь. Роскошь здесь была не показной, кричащей, а стертой временем и властью — глубокой, фундаментальной.

Высокие сводчатые потолки, отполированное до блеска темное дерево, толстые ковры, поглощающие звуки шагов, каждый шорох. Воздух был прохладным, тяжелым, и пахло стариной, воском, дорогими сигарами и какой-то неуловимой тайной, которую хранили эти стены.

Вдоль стен висели старинные картины, портреты, карты. Каждый элемент интерьера источал сдержанное достоинство.

Мы шли по бесконечным коридорам, и мне казалось, я чувствую тяжесть веков, давящую на плечи, на каждый вдох. Здесь принимались решения, менявшие ход истории, судьбы миллионов.

И сейчас меня вели в самое логово этой силы, в ее пульсирующий центр.

Наконец, мы остановились перед высокой двустворчатой дверью из темного дуба, украшенной искусной резьбой. Один из моих провожатых бесшумно открыл ее и пропустил меня внутрь, жестом указывая вперед.

Кабинет был огромным, но не пустым. В его центре стоял гигантский стол из красного дерева, за которым могло бы разместиться два десятка человек. Стены до самого потолка были уставлены книжными шкафами со старинными фолиантами в кожаных переплетах.

В углу, у большого камина, в котором потрескивали настоящие дрова, распространяя слабый запах дыма и уютного тепла, стоял, спиной ко мне, невысокий, но плотно сбитый мужчина с седыми висками. Он смотрел на огонь, заложив руки за спину, и казался частью этого вечного интерьера.

Дверь за моей спиной так же бесшумно закрылась, отрезая меня от внешнего мира.

Мужчина у камина медленно, с достоинством повернулся. Его лицо, я уверена, было знакомо каждому человеку на земном шаре, кто хоть раз в жизни смотрел телевизор. Уж миллионам россиян точно.

Но вживую его взгляд был другим — не обращенным к миллионам, а сфокусированным только на мне. Он был усталым, пронзительно-внимательным, способным пронзить насквозь, и невероятно тяжелым, ведь он нес на себе груз целой страны, ответственность за наш народ.

Его глаза, серые и глубокие, смотрели пристально и изучающе.

Он не предложил мне сесть. Он просто смотрел, оценивая, словно пытался разглядеть что-то за моей обычной внешностью, прочитать скрытые мотивы, силу, что вела меня. Каждая секунда молчания была как удар метронома, отсчитывающий мое время.

— Анна Владимировна, — его голос был негромким, но он заполнил собой все огромное пространство кабинета, как бас большого органа, резонируя в каждой жилке моего тела. — Вы устроили у нас под боком… настоящую партизанскую войну. Вы в курсе вообще, что натворили?

Он был моложе, чем я помнила по своим прошлым жизням. Не седовласый патриарх, а собранный, энергичный мужчина, в каждой черточке лица которого чувствовалась невероятная концентрация.

В глазах плескался острый, как лед, ум, проницательный взгляд, который, казалось, видел меня насквозь. И невероятная, сконцентрированная воля, ощущавшаяся почти физически, как плотный воздух вокруг него. Встречать его взгляд было все равно что смотреть на работающий лазер — ослепительно, опасно и завораживающе одновременно.

В целом, я даже в чем-то понимала Арину и ее смятение, и ту невозможность устоять перед такой мощной, почти гипнотической харизмой.

— Вы как-то можете прокомментировать ваши действия и мотивы, — сказал он, и в углу его рта дрогнула едва заметная улыбка, в которой не было ни капли веселья, лишь