1977 - Александр Скок

знали, что говорим на одном языке, и все стало чуть менее странным. Я прошел к прилавку, каблуки постукивали по полу, и оглядел полки. На них возвышалась пирамида из консервов, три бутылки шампанского стояли рядом, а в сторонке притаилась банка зеленого горошка «Globus». Ниже лежали пачки сигарет – вероятно, «Космос» или «Прима». Помню, батя курил такие, когда я был малым.

Перевел взгляд к весам. Рядом с ними стояли пустые конусные колбы с надписью «Сок». Все, кроме одной. В ней было что-то красное. Скорее всего, томатный сок. Рядом на блюдце – соль и ложечка. Хотя, может, и сахар, но я быстро догадался, что это соль. Для томатного сока.

– С наступающим вас новым годом, – неожиданно сказала девушка, разрезая тишину.

Я замер, не зная, как реагировать. Мой взгляд невольно метнулся к продавщице. Почему она это сказала? Чтобы просто заполнить тишину? Или захотела поговорить со мной?

– И вас тоже, – ответил я. – А какое сегодня число?

– Двадцатое.

Я усмехнулся про себя. Ну надо же – попасть в СССР аккурат перед Новым годом.

– Какое у вас интересное пальто, – вдруг сказала девушка, пристально разглядывая его, пыталась разобрать каждую его деталь. Затем ее внимание привлекла моя шапка.

Я почувствовал ее взгляд, луч рентгена. Пальто, конечно, модное – 2024 год, последний писк. В нем я выглядел как английский денди. Вот только какой черт меня дернул надеть его в СССР? В голове тут же промелькнула мысль: она, конечно, решит, что я шпион из США, или, как здесь говорят, разведчик. Сейчас сообщит куда следует, и не успею пройти и трех кварталов, как меня скрутят товарищи из Комитета. Встреча с КГБ – это последнее, чего мне сейчас хотелось бы. Хотя, может я просто накручиваю себе? Может, девушке просто хочется поговорить?

Все равно внутри похолодело, но я быстро нашелся, решив соврать напролом:

– На заказ шил, в Москве. Сейчас такое в моде.

Девушка недоверчиво прищурилась, но потом качнула головой:

– Причудливое какое. Я подумала, что пальто вашей супруги.

Я натянул улыбку, стараясь не выдать себя, и тут же решил сменить тему.

– Сколько стоит томатный сок? – спросил я, указав на ту самую колбу.

– Десять копеек за стакан, – ответила продавщица, не сводя с меня взгляд.

Сложно было поверить в такую цену. Десять копеек! И тут меня осенило: да я тут столько всего могу купить… Только надо найти у себя нумизмата. Помню, как деньги СССР чемоданами выбрасывали на помойку в девяностых. Вот бы сейчас такой чемодан! Но все сгнило уже лет двадцать назад.

– Будете покупать? – спросила девушка, выдернув меня из мыслей.

– Нет. Я вообще-то за колбасой пришел. Но, похоже, не судьба сегодня.

Я бросил взгляд на полупустой холодильник – для приличия.

– За колбасой завтра приходите. Утром. Будет завоз.

Я вышел на улицу, глубоко вдохнув морозный воздух. Мысли снова завертелись: сколько всего можно здесь приобрести, попробовать, увидеть… Завтра первым делом к нумизмату!

– Десять копеек… – пробормотал я себе под нос и невольно усмехнулся, шагая дальше в холоде чужого, но манящего времени.

Машины здесь проезжали редко – окраина города, видимо, не пользовалась популярностью у водителей. Наконец, мне навстречу пошли люди. Высокий мужчина, лет сорока, в черном пальто и брюках, шея закутана клетчатым шарфом, а на голове меховая шапка-ушанка. Он бросил короткий взгляд на мое пальто, на шапку – вряд ли что-то подобное ему доводилось видеть – и прошел мимо, не замедлив шаг.

Следом за ним шла бабушка, волоча за собой санки, на которых сидел ребенок, укутанный в плед так, что было видно лишь кончик носа. Бабушка в поношенной шубе, перетянутой на поясе ремнем, и валенках. На голове у нее пуховой платок. Она выглядела уставшей, слегка сгорбилась, и даже не обратила на меня внимания, все так же не спеша тянула за собой санки.

А вот за ними шла девушка. Серое шерстяное пальто с черным меховым воротником, на голове – пышная шапка бежево-оранжевого цвета. Наверное, лисий мех… хотя, кто знает. Над губой у нее родинка, глаза серые, губы бантиком, брови чернявые. Девушка внимательно посмотрела на меня, явно удивившись моему виду, и когда прошла мимо, обернулась еще раз, проверяя, действительно ли я существую, или показался ей.

Меня удивило еще кое-что – лица. Здесь, в СССР, у людей были совсем другие лица. Светлые, благородные. Сколько бы я ни всматривался, никак не мог уловить, что именно придает им эту особенность. Это шло изнутри, что-то, что жило в них, как интеллект, оставляющий на лице человека отпечаток мыслей, так и у этих людей: что-то внутреннее отражалось на их лицах. Может, это вера в светлое будущее или уверенность в завтрашнем дне. А может, совесть или порядочность, или ощущение сопричастности к чему-то великому, к Советской державе. Казалось, что у них внутри горит свет, и он очищает их лица.

В моем времени лица совсем другие. И таких лиц – целый легион. К сожалению. Там, за этими лицами, света точно нет. Как и веры в светлое будущее.

Мой батя застал распад Союза, когда был в самом расцвете сил, а затем пережил девяностые… Страшное было время, и многих оно погубило, а тех, до кого его костлявая рука не дотянулась забрать в небытие, остались перекошенными изнутри. Души их были разорваны, измучены, изуродованы. На лицах не было света. И некогда было его взращивать в своих детях – нужно было выживать, как-то крутиться, чтобы не умереть с голоду, чтобы хоть как-то подняться с колен. А дети росли сами по себе. И это тоже было страшное время. Те, кто выжил, внутри были искореженные, как и их родители. И света в их лицах тоже не было. Нет его у меня, и у Юльки, и у Женьки и у остальных моих друзей.

Я тяжело вздохнул и свернул во дворы, решив взглянуть, какими они были в СССР. Шел вдоль пятиэтажки, оглядываясь по сторонам. Дворы мало чем отличались от тех, что я видел в своем времени в Армавире. Те же самые пятиэтажки, те же подъезды. Разве что машин у подъездов было меньше, ни мусора, ни пустых пивных бутылок на земле. И запустения здесь тоже не ощущалось. В остальном… плюс-минус одно и то же.

Впереди, через два подъезда, группа собак налетела на девушку и окружила ее. На вид девушке было лет двадцать пять.