Родная партия - Глеб Ковзик

толстый — у меня был плоский живот. Мышцы дрябленькие… Я скатываюсь в скуфа. Так не пойдет. Впрочем, первая попытка отжаться закончилась фейлом. Было смешно не отжаться десять раз. Поставил себе задачу стабильно заниматься спортом. Обрюзгшее в любом виде меня просто выбешивает, да и физуха просто-напросто отвлекает от навязчивых мыслей. А их было очень много.

Этот “Андрей Иванович”, что был до меня, чем он маялся вообще? Запустить себя до такого состояния к тридцатнику. Надо же себя так не уважать.

Каждый день я писал в дневнике: “Энное число марта. Я — шиз. Всё это воображаемое. Аларм, аларм! Врачи, вытащите меня!” Иной раз подкрадывалась антинаучная брехня: происходящее относится к паранормальщине, заговор от одногруппницы, натуральной пик ми герл, которая сталкерила меня за отказ встречаться; нужно извиниться перед ней, например, написать в дневнике “Пожалуйста, сорри”. Ага, сорри нот сорри. Ещё одна мысль — сигануть с крыши высотки. Game Over. Игрока выкинет в реальность. Наверное. Но тут же отбросил подальше идею с суицидом. Во-первых, хоть я и слабый, но всё же любящий себя и жизнь, потому суицид и правда не выход, во-вторых, месячная жизнь номенклатурщика, когда тебе чуть ли не подтирают как бэбику, несколько сглаживала эмоциональное потрясение, в-третьих, во всех литРПГшках, что читал, такая смерть заканчивалась именно физической, и свободу человек таким способом не получал.

В комнате установил новый порядок. Разобрал книжное мессиво в шкафу, выстроив литературу в порядке важности, разрешил домохозяйке Римме убраться, чем вызвал у неё настоящий шок; попросил себе раздобыть иностранной литературы. Григорий Озёров от просьбы скривился:

— Зачем?

— Чтобы понять себя, нужно посмотреть глазами других.

— Философничать начал. Поменялся, погляжу. С Сережей поссорился, что ли? Ладно. Вот что тебе скажу, Андрей. Такой интерес к иностранному вызовет интерес к твоей личности. И ты знаешь без меня, кому именно станешь интересен.

— Я же не запрещенку хочу, не Солженицына.

Григорий перестал завязывать галстук, обернулся с гневом в глазах.

Понял-понял, быканул, извиняюсь.

Спустя долгое молчание он всё же дал добро. У меня спросили, чего я хочу. Йес!

Утренний кабинет светился розовым от теплого апрельского солнца. По традиции спрятался в нем, раздал безликим пиджакам поручения, а сам уселся в кресле, чтобы читать постановления партии за прошлый год. Черненко умер, но дух его в буквах прекрасно виден. Чтобы не бесить Мишина, который показался мне технократом, я сделал волшебное словесное зелье: взял Постановление ЦК КПСС о 50-летнем юбилее Комсомола, добавил сверху доки с XIX съезда ВЛКСМ, которые любезно передала белоблузая Татьяна, и смешал со всеми общесоюзными стройками. БАМ, КамАЗ, несколько атомных электростанций, гидроэлектростанции, заводы. Этой словесной бравады хватило, чтобы выглядеть “своим”, пусть и странноватым чечиком. Мишин, мой биг босс, удовлетворился тем, что я технократил свои речи. Стройка, стройка, стройка.

Но полностью избежать сплетен не удалось. Парадоксально, мое поведение восприняли и скептически, и негативно, и даже позитивно, но чего не ожидал услышать, так это намеков на воцерковление… Заговорили, будто подался в веру, крестился, ушел в себя и принялся божиться. В церкви видели, попов рядом со мной наблюдали. Это при том, что я из квартиры не выхожу и Сергея обрезаю с его ресторанными посиделками, не говоря про множество других знакомых, которые мне не знакомы, настойчиво обращающихся с предложением увидеться.

У народца фантазии хоть отбавляй. Пока сплетни мне не вредят, вмешиваться не стану.

— Татьяна, а можно деликатный вопрос? — я пригласил сесть рядом секретаршу. Её смутило, проступила красная краска на шее:

— Если он будет деликатно задан, возможно, отвечу вам, Андрей Иванович.

Татьяна была совершенством тактичности. На неё во всём можно положиться. Чтобы показать признательность, я подарил ей цветы, скромные и аккуратные, как она сама.

— Хорошо. Постараюсь быть деликатным. Татьяна, последний месяц вышел трудным. Но я скоро приду в норму. Есть, правда, проблемы с памятью, но врач заявил, что всё это временно, — надеюсь, это вранье она проглотит. — Скажите, пожалуйста, кто такая Лира?

Молниеносная реакция. У секретарши подвернулась ножка, и туфля стукнула каблуком в паркет. Покраснение на ней полыхало. Женщина уставилась на меня, а потом спряталась в бумагах, которые планировала отдать на подпись.

— Я… не знаю, как всё объяснить. Вы страшно смутили меня, Андрей Иванович.

— Извините тогда. Забудьте, что спрашивал.

— Но вы сами запретили мне упоминать Лиру, — резко, словно с возмущением сказала она.

— Это ещё почему?

— Потому что Лира ваша будущая жена.

— Это у меня, Андрея, есть будущая жена? — широко заулыбался, отправив в эмоциональный нокаут секретаршу. — Лира будет моей женой, но я запрещаю обсуждать её, даже упоминать имя?

— Да, Андрей Иванович.

— Интересное дело!

Я резко встал с кресла. Татьяна рефлекторно поднялась со мной. Меня тянуло то на смех, то на слёзы, всего пробирало от эмоций. Я в потрясающем тильте! Какая, к черту, ещё жена? Ни о какой свадьбе не может быть и речи, мне всего-то двадцать.

— Где сейчас Лира? — спросил с надеждой на то, что Лира отсутствует где-нибудь рядом.

— Она в ГДР по командировке.

— И надолго?

— Мне не то чтобы хорошо известно, Андрей Иванович, но тогда речь шла о продолжительной командировке.

Ауф! Минус одна проблема. Люблю, когда задачи решаются сами по себе.

Глава 4. Дневник

Когда ковырялся в домашнем шкафу, на голову свалилась записная книжка в алой обложке. Огромная золотая цифра 1976 на титульнике и девственно чистый бумажный блок говорил, что в этой семье блокноты и ежедневники копились так же, как и в моей. Раз её никто не использует, присвою себе, потому что вести историю воспоминаний на разнородных бумажках и листках получается слишком хаотично.

Постепенно мой дневник превратился в лучшего друга, собеседника и слушателя одновременно. Не от нечего делать — как раз-таки все часы жизни у меня сжирает бесполезная имитация деятельности в комсомольском ЦК, а также общение с Сергеем, занимающимся международным сотрудничеством с другими молодежными организациями левого толка.

Дневник путешествовал со мной, так как хотелось обезопаситься от возможности раскрытия. В портфеле я смешивал его с бумагами, прятал поглубже. Оставить его дома, на изучение Викторией Револиевной или самим Григорием Озёровым — всё равно что закричать на улице “Долой советскую власть!”. Из дневника даже дергать ниточки не придётся, для советского