Родная партия - Глеб Ковзик

— Мои слова вас обидели? — попытался ещё раз исправиться.

— Нет! Они меня тронули, — женщина утерла лицо. — Это вы меня сто раз простите. Я не имею право расклеиваться.

— Наоборот, поплачьте. Так будет легче. Не надо стесняться эмоций.

Римму опять замкнуло. Она посмотрела раскрасневшим взглядом, затем сказала:

— Вы, Андрей Иванович, очень круто изменились…

Я в ответ лишь улыбнулся. Пока на все намеки о перемене отвечаю улыбкой, чтобы не вылететь на опасном повороте. Улыбаюсь, а потом пишу в дневнике: “Опасное подозрение от такого-то”. Как бы не подумали ничего лишнего. Хватает того, что за спиной называют “покрестившимся”. На комсомольской службе эта тема скоро станет номер один; для избавления от статуса, ненужного и навязанного местной и весьма токсичной рабочей командой, принялся шутить атеистическими шутками, пока что неловко и с большим отвращением для себя. Не хочу подстраиваться. Весь гнев — в дневник.

Конечно, и думать не приходилось, что я неким образом поменялся. Для себя всё тот же Андрей Велихов, двадцатилетний студент. Но для советских знакомых я превратился в чужака, и мое состояние, мои реакции, как эмоциональные, так и поведенческие, вызывает в них, наверное, озабоченность на грани отвержения. Те, кто находятся в подчинении либо знают мой должностной статус, не выражают протеста, кроме разве что внутреннего, о чем я не смогу узнать. Кому-то стал более комфортен новый “Андрей Иванович”. А самое высокое начальство, которое способно уничтожить мой иллюзорный мирок благополучия, словно живет на нескольких этажах выше и разрыв между нами достаточен для относительной защищенности. Пересечься в лифте и на совещании — предел возможностей. Ну такое себе. Им ты безразличен, пока держишь себя в железной дисциплине.

И вообще, я стал лучше понимать позицию коммунистов, с которыми прежде словесно дрался в политчатах. Они мне на каждую критику коммунизма: “Чел, ты…” В 1985 году я вижу очень много конформистов, будущих бумеров, но идейный коммунист прямо редкий зверь; не довелось ещё сходить в ЦК КПСС, но что-то мне подсказывает — вероятность встретить там коммуниста равносильна китайскому рандому. Эти юные комми, не красконы которые, а искренне верующие в свою идеологию, мне неизменно и вплоть до истерики доказывали, что СССР не равно коммунизм. Что ж, соглашусь, идейно советские номенклатурщики выдохлись. Запись в дневник: “К Перестройке коммунисты не готовы”.

Послеобеденный день в ЦК. Мы с Татьяной сидели в кабинете и разбирали какие-то документы. Мне хотелось спать, всячески гнал зевки и заучивал всесоюзные комсомольские стройки. Секретарша была в неизменно белой блузе, лишь добавился компактный пиджак строгого вида; в общей совокупности её лук превратился в учительский, соответствующий её предельной тактичности.

“В это время, если предложить снять одежду для экспериментальной игры с внешним видом, может быть расценено как домогательство”, подумал я, намазав жирный крестик на бумаге. Стоит поговорить с ней о создании более живого образа.

Татьяна хороший человек. Она похожа на честную, живущую идеей женщину, готовую всегда быть за тебя в трудную минуту. Дневник всё помнит: именно ей удалось на пару с Сергеем организовать меня так, чтобы никто ничего не заподозрил. Хочется сделать ей приятное — из советских, что оказались в близком кругу, она лучше всех поняла мое состояние. Даже Сергей не настолько близок, как моя секретарша, так как мои чудачества объясняет в жестковатом юморе.

— Как ваше здоровье, Андрей Иванович? — неизменно спрашивала Татьяна каждым рабочим утром и после обеда.

— Да как обычно. Память потихоньку приходит в норму. Врачи сказали, иду на поправку. Вы принесли то пособие, про которое говорили вчера в столовой?

— Держите, — она передала мне красную книгу, “Справочник партийного работника”. — Последнее издание. Следующее выйдет в этом году, но ближе к концу.

— Спасибо. Довольно-таки… увесисто. И забористо, какая жуть, — я полистал книгу в надежде найти что-то интересное для себя. Наивный. Партийно-бюрократический русский язык, бессмысленный и беспощадный. Я сижу в организации, которая вроде бы должна жить по марксизму-ленинизму и действовать творчески, но хватило месяца, чтобы понять, насколько далека реальная картина от описываемой в партийных речах. В ЦК ВЛКСМ всё как обычно. Рутина, которую я бы назвал “организухой”, больше всего напоминала мне попытку создать для вышестоящего начальства вайб огромной важности: “Товарищи, мы работаем! Смотрите, мы организуем движ!”

Стало настолько душно, что захотелось метнуть справочник, как гранату, в окно — прямо под колеса троллейбуса.

— Когда вернется Курочка? — у товарища, как оказалось, нередки международные командировки.

— Уже завтра.

— А откуда он вернется?

— Из ГДР. Встреча с комсомольским активом СНМ.

— Забыл, как расшифровывается СНМ.

— Союз немецкой молодежи, Андрей Иванович.

— Точно! Мне нужно с ним пересечься завтра.

Я спросил у неё, почему обо мне подумали, будто уверовал в бога, и Татьяна вежливо, но сухо объяснила, что некоторые находят утешение в подобном остракизме, крестятся и принимаются яростно верить и соблюдать все каноны какие только можно. За такой шаг, добавила секретарша, обычно платят карьерой и будущим.

— Должно быть, неприятное явление в советском обществе, — мое замечание было скорее простой ухмылкой над двуличной действительностью, и полагал, что всем это понятно и так, но Татьяна почему-то сказанное восприняла всерьез и как выпад.

— Во мне нет веры, кроме в человека, — ответил я примирительно. — Мне не нравятся каноны и догмы. И косность идейная тоже раздражает.

Татьяна, как обычно, смутилась от моей откровенности:

— Вы знаете, как подчеркнуть особенную черту нашей современной идеологии. В условиях обострившегося противостояния с капиталистическим Западом…

Мгновенно навострил уши. Что?

— Повторите, пожалуйста? — кажется, Татьяна заметила, как я побелел.

— Андрей Иванович, в нашей стране есть проблемы, которые аккуратно произносятся в печати. Но да, это неприглядная сторона в нашем обществе. Вам, безусловно, как секретарю ЦК ВЛКСМ и ответственному за пропаганду и агитацию, такие проблемы известны более полно, чем мне. Что же до слухов, то я советую поговорить с основными разносчиками. Либо поднять вопрос на организационном собрании.

— Какой у вас аккуратный способ излагать слова, прямо как у профессора… Как же его зовут по-русски? — на языке вертелось слово бэкграунд, но в текущих условиях оно совершенно не к месту. — Короче, кто вы по образованию?

Татьяна не сдержалась от мягкой иронии.

— Московский вниверситет, как и у вас, — она