Банкай Первородный - NeoNova NeoNova

Воздух пах лекарственными травами, ладаном и чем-то металлическим – возможно, кровью, въевшейся в деревянные полы за долгие годы.

Потолок над мной был не из убогой каморки: высокий, с резными балками, украшенными гербом Касуми. Солнечный свет пробивался сквозь бумажные ширмы, отбрасывая на пол узор из теней.

Я попытался пошевелиться – и тело ответило волной огня.

– Не дёргайся, – раздался сухой голос.

Старая служанка, лицо которой я видел лишь мельком за годы жизни в поместье, сидела у моей постели. В руках у неё была деревянная чаша с густой липкой мазью, пахнущей мятой и чем-то горьким, как полынь. Её пальцы, покрытые старческими пятнами, методично втирали состав в мою грудь, отчего кожа горела, будто мне на нее вылили кипяток.

– Три сломанных ребра, вывихнутое плечо, сотрясение, – бормотала она, избегая моего взгляда. – Но тебе повезло, мальчишка. Обычно после Третьей проверки уносят либо в барак для слуг, либо сразу в яму для трупов. – Она с силой надавила на моё ребро, и я невольно застонал. – Ах, вот ты где, третий перелом.

Я попытался приподняться, но острая боль в боку заставила меня снова рухнуть на подушку. Губы сами собой сложились в немой вопрос:

– Мои вещи… где они?

Старуха на мгновение замерла, потом продолжила свое дело:

– Всё, что было на тебе, отдали старшим.

Моя рука инстинктивно потянулась к запястью – там, где должна была быть монета Дзюна. Пусто.

– А… монета? – настаивал я, чувствуя, как учащается пульс.

– Какая монета? – Она наконец подняла на подняла на меня свои мутные, выцветшие глаза. – Ты пришёл в зал с пустыми руками.

В её голосе не было ни капли сомнения. Кто-то уже переписал историю, вычеркнув из неё моё маленькое предательство.

Дверь скрипнула, и в комнату вошли родители. Отец стоял в дверном проеме, его мощные руки были скрещены на груди, а брови сведены в одну сплошную темную линию. Мать, напротив, вся дрожала, как лист на осеннем ветру, ее пальцы нервно теребили край кимоно.

– Дурак! Совсем дурак! – выдохнула она, едва служанка вышла. – Лезть в шинигами, когда можно было жить спокойно! Ты думаешь, это почет – стать пушечным мясом для благородных господ? Её голос дрожал, а глаза блестели от слёз.

Я медленно повернул голову, чувствуя, как натягиваются свежие швы на грудине:

– А провал проверки, мама, означал бы смерть. Тосэй сказал это прямо в день моего рождения. Разве ты забыла?

Отец тяжело вздохнул и сделал шаг вперёд. В его глазах я прочитал странную смесь гордости и ужаса:

– Ты прав, сын. Но теперь ты влез в их игру. – Он опустился на край топчана, и соломенный матрац жалобно заскрипел. – Ты действительно думаешь, они просто так дают шанс таким, как мы? – Его голос звучал глухо, будто придавленный невидимой тяжестью.

Я не ответил. Что я мог сказать? По своему он был прав. Но выбор был сделан, и назад дороги не было.

Мать вдруг резко наклонилась ко мне, и я почувствовал запах дешёвого масла, которым она смазывала волосы:

– Ты видел, что они сделали с Кэнтой? Его даже не похоронили по обряду – просто выбросили, как падаль! – Её голос сорвался на шёпот. – А ты следующий. Обещай мне, что сбежишь при первой возможности!

Я закрыл глаза. Образ Кэнты, захлёбывающегося собственной кровью, стоял передо мной так же ярко, как в тот день.

– Я не могу, – прошептал я. – Ты же знаешь, что не могу.

Отец вдруг резко развернулся и вышел, хлопнув дверью. Мать ещё секунду постояла надо мной, потом сунула мне в руку маленький свёрток.

– Храни тебя боги, Сутра. От всего материнского сердца прошу – не лезь на рожон.

И последовала за мужем.

Развернув тряпицу, я обнаружил небольшой мешочек с канами – все сбережения, что успела накопить наша семья. Родители видимо посчитали, что они теперь мне нужнее.

Я проглотил ком, почти застрявший в горле.

– Спасибо, родные.

Дзюн пришёл ночью, когда луна уже скрылась за тучами. Он не постучал – просто тихо распахнул дверь и осторожно вошёл, подозрительно озираясь вокруг, будто это была вражеская территория, а не комната в доме Касуми. Его костыль глухо стучал по полу, оставляя на полированных досках следы уличной грязи.

– Жив, – констатировал он, плюхнувшись на пол у моего топчана. В руках Дзюн держал бутыль сакэ, из которой тут же отхлебнул.

– Чуть не помер, – пробормотал я, пытаясь сесть. Боль в боку тут же напомнила о себе.

Дзюн фыркнул:

– Если бы ты умирал, я бы пришёл раньше. Чтобы успеть пнуть тебя перед концом. – Он протянул мне бутыль. Я отказался – голова и так гудела, как улей.

– Монету отобрали, – сообщил я.

Учитель ухмыльнулся, обнажив пожелтевшие зубы:

– Хорошо. Меньше следов.

– Ты… вкладывал в неё свою реацу? – осторожно спросил я после паузы.

Дзюн замер, затем медленно повернул ко мне лицо. В тусклом свете масляной лампы его глаза казались совсем жёлтыми, как у старой совы.

– А ты уже научился чувствовать такие вещи? – Он хрипло рассмеялся. – Нет, щенок. Я просто знал, что тебе понадобится острый край.

Я сжал кулаки, чувствуя, как под повязками набухают свежие шрамы.

– Я слышал тебя. Во время боя.

Дзюн наклонился вперёд, и его дыхание, пропахшее сакэ и табаком, обожгло моё лицо.

– Конечно слышал. Не мог же я единственного ученика отправить на бойню без подстраховки

Он откинулся назад, доставая из-за пояса потрёпанный свиток.

– Теперь запоминай. Академия – это не Руконгай. Там враги носят хаори и улыбаются в лицо.

Он развернул свиток – на нём были схематичные рисунки, изображающие разных шинигами.

– Учись читать людей. Вот тебе пять уроков вместо обычного одного – раз уж ты дожил до сегодня.

Инструктор с шрамами на костяшках – любит ближний бой. Если держит меч слишком близко к цубе – бьёт резко, но недалеко. Следи за его локтями – они выдают направление атаки.

Слишком чистое хаори – либо педант, либо трус. Первый будет требовать идеала. Второй – предаст при первой опасности. Проверь, дрожат ли у него пальцы, когда он берёт меч.

Шинигами с идеальной осанкой – вероятно, из знатного рода. Убьёт тебя не мечом, а связями. Но если его спина слишком прямая, будто доска – значит, носит скрытую броню под одеждой.

Тот, кто всегда улыбается – самый опасный. Настоящие убийцы никогда не хмурятся перед делом.

Я запоминал.

– А если встречу кого-то… с