Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

Я резко подался вперёд, заинтересовавшись. Вот оно! Информация из первых рук об этом альтернативном мире.

— И что там писали про бунты? — спросил я как можно безразличнее.

Митька наморщил лоб, вспоминая.

— Ну, что царские войска разбили басурманов на Яике… то есть на Урале, значит. И атамана ихнего казнили — Петру… Пучов… не упомню фамилию.

«Пугачёв?» — хотел было подсказать я, но вовремя прикусил язык. А вдруг это был совсем другой бунтовщик? В этой реальности даже Екатерина II дожила до 1807 года. Кто знает, какие ещё сюрпризы история здесь преподнесла?

— Мы когда читали газету, я даже как-то спросил: «А правда, батюшка, что царица — немка?» — Митька нервно глотнул. — Он аж побледнел и зашипел: «Молчи, говорит, дурак!» Но потом, спустя время, втихаря объяснил, мол, Екатерина Алексеевна — мать земли русской, а прочее — всё это брехня бунтовщиков да подстрекателей.

Я задумчиво потёр подбородок. Сведения, которые давал мне Митька, были бесценны для понимания этого мира. Да и выглядел он толковым малым, не чета этим лесным душегубам.

— Продолжай, Митька. Что ещё дьячок рассказывал?

Парень, приободрённый моим интересом, продолжил:

— Вот от него я и про французов узнал, и про поляков. Говорил, там у них народ королей на плаху тащит, а у нас тихо. — Митька улыбнулся. — А ещё я любил в щель в заборе подслушивать, когда сборщик подати приезжал от боярина да со старостой и мужиками разговаривал. Про налоги, про рекрутов, про то, что в мире творится. Вот в голове оно и складывалось. Вот и знаю кое-что.

— Ну, я смотрю, ты молодец, — похвалил я его. — Образованный. Дальше то куда намылился?

Он смущённо потупился и говорит:

— Ну, если вы меня наказывать не будете… То и сам не знаю. Вот сейчас до Уваровки вас провожу. А там, может, в монастырь подамся.

Я взглянул на этого тощего паренька, в котором странным образом сочетались крестьянская наивность и недетская смекалка. Что-то подсказывало мне, что он может пригодиться. В конце концов, мне предстояло как-то выживать в чужом времени, в полуразрушенной избе посреди заброшенной деревни. Помощник, особенно такой смышлёный, не помешает.

— Ты это с монастырём брось, — сказал я решительно. — Давай-ка пока при мне побудешь. Мне толковые люди нужны.

Лицо Митьки просветлело, словно солнце выглянуло из-за туч. — Ой, спасибо, боярин, за доброту вашу!

— Да что уж, — смутился я. — Да и не боярин я, а так… помещик получается мелкопоместный. — Я невесело усмехнулся, вспомнив про пятнадцать дворов деревни Уваровки, которая теперь, по воле судьбы, была моей.

— Да хоть горшком назови, только в печь не ставь, — выпалил Митька и сам смутился от своей дерзости.

Я рассмеялся — первый раз за весь этот безумный день. Парнишка был прав: титулы и звания сейчас значили меньше всего. Главное — выжить в этом странном мире, и желательно не превратиться в такого же никчёмного прожигателя жизни, каким, судя по всему, был настоящий Егор.

Телега с каждой кочкой всё сильнее пинала меня в пятую точку, будто мстя за всех начальников, которым я когда-либо дерзил. Народная мудрость не врёт: русские дороги — это отдельный круг ада, особенно в начале XIX века. То, что в моём времени гордо называлось «грунтовка», здесь считалось шикарной магистралью.

Несмотря на все прелести дорожного дискомфорта, я находил время, чтобы разглядывать всё вокруг. Всё-таки девственная природа разительно отличалась от той, с которой меня перебросило сюда из XXI века. Никаких линий электропередач, разрезающих горизонт, никаких пластиковых бутылок в кустах, никакого запаха выхлопных газов. Воздух был настолько чистым, что с непривычки кружилась голова — словно я забрался на высокогорье.

Леса стояли сплошной стеной, тёмные и непроходимые, подступая вплотную к дороге. Временами между деревьями мелькали тени — возможно, лесные жители, которым не было никакого дела до ещё одного человека, проезжающего мимо их владений.

— Глянь-ка, барин, — внезапно подал голос Митяй, указывая куда-то в сторону. — Ишь, лосиха с лосёнком. Редкость по нынешним временам.

И действительно, метрах в ста от дороги, на небольшой поляне, величественно и невозмутимо щипала траву лосиха, а рядом с ней топтался тощеногий лосёнок, неуклюже тыкаясь мордой в бок матери.

— А что, много лосей повыбили? — спросил я, наблюдая за животными.

— Дык это… Зверья-то много извели. Охоты барские, да голодные годы, вот мужики сами и промышляют… — Митяй неопределённо махнул рукой. — Раньше, сказывают, столько было всего, что за день пяток лосей можно было добыть. А теперь по неделе в лесу сидишь — хорошо, если след какой увидишь.

Ближе к вечеру мы стали подъезжать к Уваровке, о чём мне с нескрываемым облегчением сообщил Митяй.

Первое, что поразило меня при виде деревни — это тишина. Тихо, как на кладбище, только ветер шелестит в высокой траве, да где-то вдалеке лает собака.

— Ну что ж, скажу, впечатления специфические, — пробормотал я себе под нос, оценивая свои будущие владения.

Правильно бабка сказала — захудалая деревенька. Подъезжая, я насчитал семнадцать домов, три из которых были покосившимися и, можно сказать, на ладан дышали. Один вообще стоял с провалившейся крышей, зияя пустыми глазницами окон.

Увидев один, самый крепкий дом, с высоким тесовым забором и резными наличниками на окнах, я указал на него Мите, чтобы правил туда. Издалека он производил внушительное впечатление — добротный, крепкий, явно принадлежащий не последнему человеку в деревне.

— Не так уж и плох, — с надеждой подумал я, что самый приличный дом в деревне и есть мое имение.

Подъезжая к дому по центральной, так сказать, улице (на самом деле — просто широкой полосе утоптанной земли между рядами изб), я заметил, что с некоторых дворов стали выходить люди и поглядывать на нас. Женщины в длинных сарафанах и платках, прикрывая рот рукой, что-то шептали друг другу. Мужики, опёршись на заборы, провожали нас настороженными взглядами. Мальчишка лет десяти, с вихрастой соломенной головой, помчался впереди телеги, видимо, оповещая деревню о прибытии важного гостя.

Подъезжая к дому, я до последнего надеялся, что именно он и есть бабкиным, но каково же было моё разочарование, когда дверь раскрылась и на порог вышел довольно крепкий мужик лет пятидесяти, с окладистой бородой и пронзительным взглядом из-под кустистых бровей. Он был одет