Я – Товарищ Сталин 6 - Андрей Цуцаев

отчёты о нехватке топлива для нашего флота, предупреждения о санкциях, которые уже душат экономику. Цены на рис и уголь растут, люди голодают. Если Хирота прочтёт это, он может задуматься. Вы можете передать ему записку так, чтобы никто не заподозрил вас.

Акико посмотрела на свёрток, но не протянула руку. Вместо этого она сделала ещё один глоток чая, её движения были медленными, словно она взвешивала каждое слово, каждую возможность. В её взгляде мелькнула тень сомнения, но тут же исчезла, сменившись холодной решимостью.

— Вы думаете, Хирота так прост? — сказала она, её голос был полон сарказма, но в нём дрожала едва уловимая горечь. — Он не глупец, господин Танака. Он знает о санкциях, о флоте, о русских. Он приходит в чайный дом не за моими песнями, а чтобы забыть о своих кабинетах и совещаниях, о генералах, которые давят на него. Если я суну ему вашу записку, он может решить, что я работаю на кого-то ещё — на вас, на русских, на кого угодно. И тогда Кэмпэйтай придут за мной. Или за вами. Вы хоть понимаете, что просите?

Танака выдержал её взгляд, стараясь не выдать, как сильно его сердце колотится. Он сделал маленький глоток саке, чувствуя, как тепло разливается по груди, но оно не могло заглушить холод страха, сжимавший его горло.

— Я понимаю, — сказал он тихо. — Я знаю, что рискую, и знаю, что прошу вас о многом. Но если мы ничего не сделаем, война станет неизбежной. Вы потеряли Кэндзи. Сколько ещё братьев, сыновей, мужей должны погибнуть? Вы можете остановить это, Акико. Не ради меня, а ради тех, кто ещё жив.

Акико замерла, её пальцы остановились на кружке, а глаза вспыхнули, словно он задел что-то глубоко внутри. Она отставила кружку и скрестила руки, её пальцы теребили край кимоно, выдавая внутреннюю борьбу.

— Вы говорите красиво, господин Танака, — сказала она, её голос был холодным, но в нём дрожала боль. — Но слова не спасут меня, если Кэмпэйтай постучат в мою дверь. Вы знаете, что они делают с теми, кто им мешает? Я видела, как исчезают люди. Их находят в реке с перерезанным горлом. Или не находят вовсе. Вы думаете, я не боюсь? Я боюсь каждый день, с тех пор как Кэндзи ушёл. Я хожу по улицам, и мне кажется, что каждый второй прохожий — их шпион. Я слышу шаги за спиной, даже когда их нет.

Танака кивнул. Он знал о жестокости Кэмпэйтай — допросах в подвалах, исчезновениях, телах, выброшенных на берег Сумиды. Но он не мог отступить, не теперь, когда был так близко.

— Я тоже боюсь, Акико, — сказал он, понизив голос до шёпота. — Каждую ночь, когда я возвращаюсь в свою квартиру, я жду, что они придут за мной. Я проверяю замки, слушаю шаги на лестнице, прячу бумаги под половицами. Но страх не остановит войну. Только мы с вами можем попытаться. Вы не обязаны мне верить, но поверьте в то, что эта записка может спасти тысячи жизней. Если Хирота увидит правду, он может пересмотреть планы наступления. Вы — единственный человек, который может передать это ему без подозрений.

Акико посмотрела на него, её лицо было неподвижным, но глаза блестели, словно в них боролись гнев, страх и что-то ещё — надежда, которую она старалась подавить. Она молчала так долго, что Танака начал думать, что проиграл. Но затем она заговорила:

— Вы думаете, я не хочу остановить войну? — сказала она, её слова были медленными, словно она выдавливала их из себя. — Я пела для солдат, которые возвращались из Маньчжурии. Я видела их глаза — пустые, как выжженная земля. Они рассказывали мне о полях, где ничего не растёт, о деревнях, где нет ни одной живой души. Я знаю, что война делает с людьми. Но вы просите меня поставить на кон всё — мою жизнь, мою свободу. Почему я должна доверять вам? Кто вы вообще такой, господин Танака? Человек с цветами и красивыми словами? Или шпион, который использует меня, чтобы спасти свою шкуру?

Её слова ударили, как пощёчина, но Танака не отвёл взгляд. Он знал, что её недоверие оправдано, и всё же её прямота застала его врасплох.

— Я никто, Акико, — сказал он, его голос был спокойным, но полным силы. — Я всего лишь человек, который видел, как война разрушает семьи, города, жизни. Мой отец был на Русско-японской войне. Он вернулся без ноги и с лицом, которое больше не улыбалось. Я не шпион, не герой, не политик. Я просто верю, что мы можем остановить это безумие, пока не стало слишком поздно. Я доверяю вам, потому что у меня нет другого выхода. И я надеюсь, что вы поверите мне — не ради меня, а ради тех, кто ещё может жить.

Акико посмотрела на него. Она наклонилась чуть ближе, её голос стал едва слышимым:

— Вы смелый человек, господин Танака. Или безрассудный. Я не знаю, что хуже. — Она сделала паузу, её глаза изучали его, словно она пыталась увидеть его душу. — Я возьму вашу записку. Но не ждите, что я стану вашей союзницей. Я передам её Хироте, если будет возможность. Но я не обещаю, что он прочтёт. И не обещаю, что это что-то изменит. Если Кэмпэйтай узнают, я скажу, что нашла её случайно. И вас я не знаю. Понятно?

Танака кивнул, чувствуя, как облегчение смешивается с тревогой. Это был шаг вперёд.

— Спасибо, Акико, — сказал он, его голос был искренним, почти дрожащим. — Я не забуду этого.

Она посмотрела на него, её губы дрогнули в едва заметной улыбке, но глаза остались холодными.

— Не благодарите меня, господин Танака, — сказала она, её голос был твёрдым, но с лёгкой насмешкой. — Вы ещё можете пожалеть, что втянули меня в это. Не ищите меня снова, пока я сама не дам знать. И не думайте, что я делаю это ради вас. Если я сделаю это, то ради Кэндзи и тех, кто ещё может вернуться домой.

Она протянула руку и взяла свёрток, её движения были быстрыми, почти незаметными, как у воришки на рынке. Она спрятала его в рукав кимоно с ловкостью, выдающей опыт в подобных делах, и встала. Направившись к выходу, её фигура растворилась в толпе Гинзы.

Танака смотрел ей вслед, чувствуя, как его сердце всё ещё колотится. Он допил саке, его горло обожгло, и положил несколько монет на стол. Бармен, всё ещё медленно вытиравший бокалы, бросил на него взгляд, но Танака не