Жена-беглянка. Ребенок для попаданки - Константин Фрес

Я бы принудила ее силой выдать мне, где ее дом.

И там бы я спряталась от погони. С ней или без нее.

— Да разве с вами помрешь! — брюзжала бабка. — Ох ты, куда ж ты так скоро… я не поспеваю!

Я подхватила ее под руку и быстро тащила по тропинке, чуть виднеющейся в траве. Прочь от погони.

Посторонний глаз ее б не различил.

А я видела.

Потому что она связывала меня с жизнью.

А жить я ой как хотела!

К ужасу от того, что я узнала о Натане и его семье, примешивалась бурная радость потому, что я была беременна.

Беременна! И совершенно здорова.

Новое, дарованное мне высшими силами, тело было крепким и сильным.

Из него ребенка и пленом не выколотишь.

Я готова была орать во все горло от счастья и скакать, задрав мокрую голову к небу.

Душа моя рвалась вон из тела от счастья.

Сбылась моя недостижимая мечта!

Я буду матерью!

Хотелось и плакать, и смеяться.

И еще лицо Стаса хотелось увидеть, который сказал, что не может «затолкать его обратно». Ну вот, смог же!

Сейчас, в этот счастливый миг сдаться Натану?

Снова попасть в его руки, чтобы он отнял моего ребенка, не дал мне насладиться материнством?

Никогда!

— Что ты натворила? — брюзжала старуха. — Украла что? Мне не нужны тут мошенницы и проходимцы! Убежала? Так и беги дальше! И не надейся, что я тебя буду укрывать! Ведь когда герцог спрашивает…

— Ему можно и солгать, — грубо ответила старухе я. — Ничего я не крала, и никого не обманывала. А герцог просто хочет отнять мою жизнь. Так что ты совершишь благое дело, если меня укроешь.

— Забеременела против его воли? Работать не сможешь? — брюзжала зловредная старуха. — Так это не мои заботы! Удрала — ну и беги прочь!

— Тебя забыла спросить, куда мне бежать, — шипела я, волоча бабку по зарослям.

Там, за молодым ивняком над ручьем, угадывалась соломенная крыша ее домика.

Кажется, раньше это была мельница.

Но водяное колесо сгнило и сломалось.

Вода подточила сваи, на которых стоял дом.

И теперь это была просто жалкая, обмазанная глиной лачуга.

— Не пущу! — шипела старуха, растопырив ноги и руки. — Мой дом! Не пущу!

Но мне нужен был кров и тепло.

Мне нужно было отогреть озябшие ноги, пока холод с них не перекинулся дальше в тело и не добрался до груди, вызвав воспаление.

— Я могу умереть, злобная и глупая старуха! — рычала я, волоча ее к дому.

— Да ты, верно, убийца! — ахнула она.

— Я — будущая мать! — прорычала я злобно. — Я замерзла и избита. И в любой момент могу потерять ребенка. Мне некогда слушать твои глупые причитания. Мне нужно тепло и чашка горячего чая. Неужто ты откажешься спасти две невинных жизни? Мою и нерожденного дитя?

— Да мне-то что за дело до твоего выродка? — вспыхнула старуха. — Хоть бы вы оба сгинули и сгнили!

Я ухватила ее за горло и встряхнула как следует, сама не ожидая от себя такой силы и жестокости.

Мои горящие глаза встретились с ее мутными старыми глазами.

— Если тебе нет дела до моего невинного дитя, — прошипела я, дрожа от ярости, — то почему мне должно быть дело до тебя? Убийца, говоришь? Так ты меня обозвала, старая дура? Я могу свернуть тебе шею и бросить тут, в кустах. И помирать ты будешь медленно, страдая от холода, боли, голода и жажды. Ну, что скажешь?

Глава 8

В домике было темно, сыро, неуютно.

Свисающие с потолка пучки засушенных трав цеплялись за голову.

Но мне на это было плевать.

Старуха обиженно жевала губами, сидя в углу, куда я ее определила.

Как чужая в своем-то доме.

На миг мне стало стыдно за свою жестокость и за грубость.

Сердце дрогнуло.

Бабка сидела, отрешенная.

Губы ее дрожали, старые глаза были полны слез.

Слова извинений уже готовы были сорваться с моих губ.

Но от холода заломило ноги.

Я закусила губу, чтоб не зарыдать в голос, и принялась торопливо ломать хворост, сваленный у закопченной печи.

— Это последние дрова! — выкрикнула бабка со своего места тревожно. — Сожжешь все сейчас, не на чем будет готовить еду!

И она залилась слезами от бессилия.

В моем сердце снова всколыхнулась жалость.

Вот же как бывает…

Пошла старая к воде, думая, что уснет от холода, тянущегося от ручья, и тихонько помрет.

А я своими появлением снова заставляю ее жить и мучиться.

Сил у нее уже нет собирать дрова, находить себе еду.

И до берега она, наверное, уже не дойдет…

Если я, забрав ее последние припасы, уйду, ей придется умирать тут. В этой темной сырой яме.

Страшно и одиноко.

Мучительно долго — от голода.

— Я принесу тебе еще дров, — ответила я, разжигая огонь и протягивая к разгорающемуся пламени замерзшие руки.

— Принесешь! — горько усмехнулась старуха. — А есть мы что будем? Кору жевать станем? Тоже принесешь?

Я только кивнула головой.

— Принесу. Только не плачь. И подожди немного.

Стуча зубами, я сидела на полу перед печью, растирая ноги, и чуть не воя от ломоты и одновременно от блаженства.

Как, оказывается, приятно тепло…

— Что ты ешь? — спросила я, оглядывая дом.

Точнее, и домом-то это назвать было трудно.

Одна большая комната, с печью и лежанкой рядом с ней.

У крохотного запыленного оконца — стол, колоченный из крепких досок.

Полки на стенах с нехитрой утварью. Горшки, чашки, плошки.

И много, много сушеных трав.

— Ты травница? Лекарка?

Старуха промолчала. Но я поняла, что моя догадка попала прямо в цель.

— Отчего же нищенствуешь?

— Раньше я могла выходить из леса на дорогу, — ответила старуха. — Там продавала свои корешки и травки. Теперь не могу. Сил нет. Ноги болят.

— Вылечить себя не можешь? — усмехнулась я.

Бабка озлилась.

Задрала ногу, стукнула своей палкой по неровно сросшейся кости.

— Могу! — зашипела она зло. — Видишь, вылечилась же? И пережила то время, когда встать не могла! Только…

— Ладно, ладно, не злись, — ответила я, перебивая ее горячие оправдания. — Теперь я буду твоими ногами и руками.