Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

смейся, Прозерпина.) Расшифровывали эти послания жрецы-авгуры; они определяли породу птиц, которых замечали на горизонте, их количество и сторону света, откуда те появились, а потом провозглашали, как пойдут дела: хорошо или плохо.

Авгуры сопровождали наши войска и перед каждой битвой предсказывали ее исход. Иногда они использовали для этой цели кур. (Я еще раз прошу тебя, Прозерпина, не смейся.) Жрецы рассыпали зерно на земле и смотрели, что будет: если куры бойко его клевали, это означало победу, а если нет – неизбежное поражение. Когда перед одним морским боем куры не пожелали есть корм, Публий Клавдий[75], командовавший римским флотом, закричал в ярости:

– Коль они не хотят есть, пусть пьют!

И выбросил пернатых за борт.

Я рассказываю тебе все это, Прозерпина, потому что в тот самый день, когда консульская армия готовилась к отплытию, жрецы, напротив, готовились к предсказаниям в зале Капитолийского храма Юпитера. На сей раз они использовали другой, не менее распространенный метод – гепатоскопию, или гадание на печени жертвенных животных. (Да-да, я и сам знаю, что трудно понять, зачем могло понадобиться богам прятать свои послания в печени уток, гусей или перепелок. Но мы, цивилизованные граждане в мире до Конца Света, верили в такие глупости.) Так вот, никогда раньше им не доводилось видеть столь ужасных предзнаменований.

Жрецы вскрыли первую птицу, обследовали ее печень, правую и левую доли, и желчный пузырь – и замерли в ужасе: орган был черен и покрыт сверху какой-то жирной смазкой, а внутри полон огромных червей в палец толщиной. Никакого опыта предсказателю не требовалось, чтобы понять смысл этой картины. Авгуры закололи вторую птицу с тем же результатом: ее печень тоже оказалась гнилой и так воняла, что храм пришлось окуривать ладаном и миррой.

Цицерон присутствовал при этом ритуале и, будучи человеком чувствительным, вернулся домой в подавленном настроении. Он рассказал мне о зловещих предзнаменованиях, и я не смог удержаться от смеха:

– Когда цыплята Клавдия, командовавшего флотом в древние времена, отказались клевать корм, он их просто выбросил за борт.

– Да. А потом потерял свои корабли.

– Я думал, ты не веришь в богов.

– В богов я не верю, – был его ответ, – но я их боюсь.

Наши с отцом отношения в те дни стали натянутыми: я упрекал его в том, что он не хочет остановить поход консульской армии, который был настоящим самоубийством, а он в завуалированной форме обвинял меня в том, что из недр земли к нему вернулся другой сын, что это не я. Разрешить наши споры не представлялось возможным. Я требовал отменить экспедицию в Африку, обращаясь к человеку, который сам ее спланировал, а что до перемен в моем характере, возражать ему я не мог. Почему? Потому что он был прав. Например, когда Деметрий, самый старый раб нашего дома, пытался обуть или одеть меня или потереть мне спину в ванной, я отталкивал его и кричал. Ни мой отец, ни Деметрий не понимали моего раздражения. Но после семи лет, проведенных в страшных тюрьмах тектонов или в скитаниях, когда мне удавалось бежать из плена, после всех унижений, которым я подвергался, будучи в положении еще более бесправном, чем наши сервусы, пользоваться услугами рабов мне было невыносимо.

Пока длилась эта интермедия, Прозерпина, случилось только одно событие, которое достойно упоминания: Рим посетил знатный гость – Богуд Справедливый, царь Мавретании.

Мавретанское царство находилось в самой западной части средиземноморского побережья Африки, и его владения заканчивались у самых Геркулесовых столпов. Жителей его называли маврами, и отсюда пошло название страны.

Теоретически оно считалось союзником Рима, хотя слово «союзник» было не более чем дипломатическим жаргоном: на самом деле Республика была слишком могучим государством, чтобы признавать иные страны союзниками, Рим мог терпеть лишь сателлиты. Так оно и было: Мавретания была государством слабым и подчиненным, но его царь прекрасно играл роль верного и экзотического друга римлян.

Богуд, в то время примерно тридцатилетний, был весьма умен. У него была очень темная кожа и огромные глаза, а его лицо украшала иссиня-черная треугольная борода, которая придавала ему решительный вид. Он подводил глаза и, что было совершенно невероятно для римлянина, красил ногти, используя для этого лак десяти разных цветов, по одному для каждого пальца.

Его разместили в нашем доме, что было большой честью, но вызывало большие неудобства: в его свите насчитывалось около ста человек. (Тебе следует знать, Прозерпина, что чем слабее было государство, тем более многочисленная свита сопровождала его правителя. Человеческая натура всегда стремится возместить числом силу, которой ей не хватает.) В основном эту свиту составляли женщины. Богуд был настоящим мужчиной и обращался со своими любовницами как с царицами, а с царицами – как с любовницами. И по правде говоря, Прозерпина, мне трудно сказать, какая из этих двух групп была счастливее.

Но когда Богуд гостил в нашем доме, Цицерону пришлось вмешаться, чтобы сгладить некоторые острые углы, связанные с различиями в традициях наших стран. В римских домах женщинам принято было отводить роль скромных матрон, подчиненных мужьям по велению Юпитера, но, если супруги выходили на улицу, мужчины любили похвастаться своей властью и богатством, выставляя напоказ своих жен, увешанных драгоценностями. Богуд действовал как раз наоборот: его женщины были подлинными царицами в доме и ходили полураздетые, показывая все свои прелести, но на улице казались рабынями, потому что он заставлял их оборачиваться в простыни до самого носа, чтобы избежать завистливых или похотливых взглядов. Мне казалось ужасно забавным видеть возмущение на лице моего отца, который слыл настоящим праведником, когда он встречался в коридоре с одной из таких полунагих красавиц. Цицерон решил осторожно предупредить своего гостя и попросил его по возможности ограничить присутствие обнаженных женщин отведенными для них покоями. Богуд послушался, чтобы не оскорблять хозяина дома, но недоумевал: по его мнению, законы гостеприимства требовали, чтобы он разделял своих женщин с амфитрионом. Поэтому он спросил Цицерона, самого серьезного и хладнокровного человека в мире:

– Как же ты узнаешь, какая тебе больше нравится, если не видишь их раздетыми?

Мой отец готов был провалиться сквозь землю, а мне было безумно смешно.

На востоке Мавретания граничила с Проконсульской Африкой, и у меня, дорогая Прозерпина, не было никаких сомнений в том, что Богуд прекрасно знал о тамошних событиях, им овладел страх, и ему нужна была помощь.

Когда в Африке орудовал Либертус, Богуд даже пальцем не пошевелил, потому что с этим восстанием должны были разбираться римляне. Однако появление тектоников его встревожило.

Мавретанцы обладали замечательными отрядами для проведения разведки: