Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Я притворил шкаф, рассохшаяся фанерная дверца нехотя встала на место. Разве отгородишься такой дверью? Давеча я собирался в библиотеку, да прособирался. Скоро начну буквы забывать. Сначала шипящие, потом настанет черед тяжелой буквы «Ы», остальных хватит на год, полтора.

Иду срочно, сейчас. Бархоткой провел по туфлям, руки сполоснул в рукомойнике, очаг культуры, чай, и – вперед, в контору, в библиотеку.

Библиотека, о! Моя библиотека. Зал, потолок в пятнадцати футах (в моей библиотеке счет идет на футы: во-первых, стиль, а во-вторых, в футах выше получается), стены обшиты дубом. Книги в кожаных переплетах, полки до потолка, стремянка на колесиках, галерея, камин и дворецкий. Сэр, леди Винтер просит принять ее. Зовите, Патрик, и подайте нам глинтвейна, сегодня ветер с Атлантики на редкость промозглый. Да, сэр, если позволите – невероятно промозглый.

На второй чаше глинтвейна, когда леди Винтер совсем было решилась поведать мне свои печали, я добрался до конторы.

Добрался вовремя. Уроки кончились, классная комната пуста, за соседней дверью кто-то перекладывал бумаги.

Учитель стоял у стола, наклеивая на матерчатую подложку белые листы.

– По местам боевой славы? – Я разглядел, что это топографическая карта – вернее, блеклая светокопия.

– Почти. Внеклассная работа по краеведению. Половина детей читать толком не может, но стараемся, стараемся…

– Не могут читать?

– Спецшкола. Для отстающих в развитии.

– Неужели все отстают?

– Конечно нет. Кто побойчее – в интернат отослали, в область. Остаются бесперспективные. Это их определение, не мое.

– Кого – их?

– Тех. – Он кисточкой указал на потолок.

– Да… Мне, собственно, книжечку какую-нибудь почитать.

– Прекрасно. – Он завел меня за шкаф, где, отгорожено от остальной комнаты, стояли невысокие, по грудь, книжные стеллажи. – Тысяча триста одиннадцать книг и брошюр. Выбирайте, я сейчас.

Я провел пальцем по корешкам. До, ре, ми, и так восемь октав, затем повторил. На ощупь приятнее всех показался господин Боборыкин, его я и вытащил.

– Вадим Валентинович!

Но никто не отозвался. Ушел учитель, бросил меня, оставил и карту, и клейстер. Я принюхался.

На картофельном крахмале.

Хозяин не шел. Жили-были мама и три дочки. Мама дочкам всегда наказывала: без нее в большую комнату не ходить ни за что. Ушла она как-то, а в большой комнате пианино заиграло, там пианино стояло. Старшая девочка и говорит, надо, мол, посмотреть, и в ту комнату зашла. Пианино минуту помолчало, а потом опять заиграло, весело, быстро. Средняя дочь тоже не утерпела, снова пианино чуть-чуть помолчало и заиграло пуще прежнего. Тогда младшенькая вышла на улицу, подошла к окну, они в полуподвале жили, заглянула и видит – сестры ее лежат на полу задушенные, а на пианино играет черная-черная рука.

Детская страшилка меня не образумила. Я пошел искать учителя.

Никакой музыки, зато в классной комнате тихий, но яростный спор.

Я открыл дверь. ВэВэ сидел за столом, а рядом два удальца что-то доказывали друг другу.

– Об чем ссора? – Я подошел ближе.

– Пустяки, Петр Иванович. Извините, заставил ждать. – Учитель поднялся навстречу.

– Ничего, ничего. Будем знакомы. – Я протянул руку ученикам. – Петр Иванович, ваш доктор. А вы кто?

– Филипп, с двумя пэ, – смело ответил один, другой же спрятался за ВэВэ.

С двумя жить можно, с тремя тяжело. Впрочем, два грамма спектиномицина – и полный порядок.

На столе лежала зажигалка – так мне показалось. Конфузливый попытался ее убрать, но неловко, она покатилась по столешнице, ВэВэ пытался поймать ее, но я опередил. Та еще реакция.

– Осторожно! – крикнул ВэВэ.

– А что?

– Вдруг взорвется? Ребята притащили, в земле отковыряли. Запал гранатный или что-нибудь такое…

– Запал? Я не ветеринар, зато два года отслужил в саперной части. Нагляделся. Чуть зазевается служивый – и нет пальцев. Или глаз. – Я тщательно осмотрел вещицу. – Нет, это не детонатор. И даже не зажигалка.

– А что? – не выдержал Филипп.

– Солдатский медальон. – Я попытался раскрыть, развинтить его.

– Он лежал около… – начал было сконфуженный, но, ойкнув, замолчал.

Латунь хрустнула, и медальон переломился.

– Видите, не взорвался.

Из медальона выпала бумажка, сырая крохотная трубочка.

– Осторожно! – еще раз воззвал учитель.

Я расправил листок. Лиловые буквы расплылись. Химический карандаш.

– …алко… гре… – прочитал я вслух.

– Вы так стремительны, – укорил меня учитель. – Мы бы постарались сохранить медальон. Аккуратнее надо!

– А если бы это действительно оказался детонатор? – Хотя стало неловко. Что на меня нашло? Пришел, увидел, поломал.

В шахматах это называют «импульсивным ходом» и наказывают матом.

– Но… – начал сконфуженный и, дернувшись, замолчал.

Второй раз лягнул его Филипп.

Учитель положил бумажку в ящик стола.

– Отошлю в криминалистическую лабораторию, там у меня знакомый есть.

– В лабораторию?

– Имя – единственное, что было своего у солдата. Если сумеем прочитать, большое дело сделаем. Мы с ребятами, – он взъерошил волосы Филиппа, – ведем кое-какую работенку. Больше некому.

– Опасно. Мины в земле, гранаты…

– Вот я им и твержу: найдете что случайно – сами не трогайте. Ясно?

– Ясно, – ответил за всех Филипп. – Пошли. – Он потянул сконфуженного за руку, и тот послушно пошел.

– Стараются ребята. – ВэВэ повел меня назад. – Чайник поспеть должен – не хотите?

– Хочу.

– Тогда еще минутку.

Я опять оказался у карты. Карта старая, с ятями, Е. И. В. топографического общества. Деревни густы, а в промежутках почти сплошь хутора, все больше с невеселыми названиями: Грязный, Соломенный, Гнилуши, Жалкий (деревня наша раньше хутором была), Провальный…

– Интересуетесь? – В каждой руке ВэВэ держал по стакану.

Подстаканники МПС, с крылатым колесом. Парок курился над благородной гладью темного янтаря. Цейлонский.

– Вот, сообразил. – Он подсел к свободному от бумаг краю стола, пристроил стаканы, из кармана пиджака достал сахар, тоже железнодорожный, по два кусочка в фасовке. Цукор.

– Я всегда без этого, – отказался я от сладкого. – Любопытно, да. Что за села…

– История. К примеру, Самохатка. Исчезла деревенька, а ведь первая линия метрополитена там пролегла, с нее российское метро началось.

– Метрополитена?

– Не в Москве же пробные тоннели рыть. Провалится квартал – что тогда? А здесь геология схожа, вот в девятьсот восьмом и начали прокладывать. Потом война, революция. Возобновили в двадцатых. Кольцевой тоннель, паровоз бегал, с вагончиками. А в войну якобы ставка главкома была. По слухам. Но это вряд ли, немцы сюда быстро пришли. Однако что-то, наверное, было…

Я пил чай, отдуваясь и вытирая невидимый миру пот, а учитель развлекал меня беседой, рассказывал о каменных бабах в соленой степи (семьдесят километров к югу), стоянке времен неолита (сорок километров к северо-западу, летом непременно нужно будет съездить, у учителя мотоцикл есть, у