Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

сильно сглупил, заигрывая с Хомейни. Да, Южная дуга нестабильности, пограничные конфликты — это всё понятно. Но ведь теперь, без покладистого шаха, Иран выпал из сферы американского влияния. Вопрос: а не рискнет ли Картер показать аятоллам Kuzka’s mother? Ждите ответа…

Я беспокойно заерзал, глядючи на тысячные женские толпы, потрясающие плакатами в Тегеране и Куме. И ведь есть еще одна точка на карте, ставшая «горячей» в том прошлом, что памятно мне. Вьетнам! А ныне она еле тлеет…

Потому ли, что вьетнамцы, загнав «красных кхмеров» в джунгли, признали Хенг Самрина? Да нет… Этот изворотливый товарищ и в прежнем варианте истории отличался беспринципной юркостью… Или кровавого накала потому нет, что официальный Ханой раздумал выдворять сотни тысяч хуацяо?

«Мохет быть, мохет быть…», — как говорил Райкин. Нынешняя же «историческая действительность» такова — китайцы не напали на Вьетнам в феврале, как задумывалось, как Пекин обещал Вашингтону. Лишь третьего марта случился весьма вялый артобстрел Лаокая, а двумя днями позже НОАК вторглась в Каобанг. И что? И всё!

Наутро генерал Сюй Шию вывел войска. Мир и благоволение во целовецех…

…Из прихожки донеслось слабое звяканье, и отец слегка напрягся.

— Чу! Слышу пушек гром… — сказал он пафосно. — Встаём, сына! Накормим твою маму… Кхе… Напоим…

Я первым встретил нашу родимую женщину, вертевшуюся у трюмо, и честно сказал, с преданностью глядя на ее улыбчивое отражение:

— Мам! Ты у нас еще красивше стала! Правда, пап?

Понедельник, 12 марта. Утро

Ленинград, 8-я Красноармейская улица

Субботним вечером мои засели перед телевизором чуть ли не за час до начала передачи — и меня рядом усадили. Какие только страхи я тогда не пережил!

А вдруг программу сняли с эфира? Или покажут через неделю? Или вовсе не будет никакой трансляции, потому как «не велено»?

Даже когда голос за кадром декламировал: «О, сколько нам открытий чудных…», я не верил до конца, скреблось по душе отвратное чувство неудачи. Вот уже и Капица крупным планом, и знаменитое его «Добрый день!» прозвучало, а натянутые нервы всё дрожат, всё позванивают…

И тут мамуля ахает — в объективе ее чадо!

Она то тискала меня, пища как девчонка, то вздыхала, часто моргая влажными ресницами. Папа крякал, хмыкал, фыркал, озвучивая свое состояние всеми доступными фонемами, а меня бросало в липкий пот и в жаркую краску, сердце тарахтело и губы сохли — я с болезненным тщанием следил за своими словами, несшимися с экрана, за интонацией — и поджимался от любой запинки. Зато родители испытывали чистое, незамутненное счастье…

…В школу я собрался вовремя, вышел даже раньше обычного. Шагал, пугаясь неизбежного «паблисити», без которого, как утверждают американцы, не бывает истинного «просперити». Но мне-то и без него хорошо! В селебы не просился!

Короче, я вибрировал всем своим прославленным нутром.

Школа гудела, как всегда по утрам, и никто меня не замечал. Я неспешно спустился в душную гардеробную, потом поднялся на этаж, но суматошливых шепотков за спиною не слыхать, и любопытных взглядов — ноль.

Малость успокоившись, я шагнул в класс — и обычный ор взвился на несколько октав кряду.

— А мы тебя видели! — хором закричали девчонки. — По телику!

— Такой был симпатичный! — хихикнула Клюева, и ее реплика тут же отозвалась беспокойным выражением на лице Армена.

— И такой умный! — воскликнула Яся, лучась.

— Лично я ничего не поняла из того, что ты говорил, — с гордостью призналась Зорька, — но так скла-адно!

Молчала одна Кузя, зато смотрела так, что я краснел, как молоденький инок, узревший мирянку-купальщицу.

— А чья в том заслуга? — бушевал Пашка. — Моя заслуга! Сам же сказал — если б не подтягивал меня по матёме, то ничего б из тебя не вышло!

— Ой, молчал бы уж! — прикрикнула на него Родина.

— Давайте, скинемся Пашке… — прыснул Никита, давясь смехом. — На памятник… нерукотворный!

— Ага! — захохотал Сёма. — И будем по очереди… пропалывать народную тропу… А то зарастет ведь!

Паштет надменно выпятил губу, но не совладал с эмоциями — зубасто ухмыльнулся:

— Чтоб вы понимали в эллипсовидных медальонах! Да, Андрей Владимирович?

— Вообще-то, в модулярах, — кротко заметил я, нагоняя новую волну безшабашного веселья. А меня отпустило. Зарядило даже — мажорной простотой бытия.

— Идёт! — задавленно шикнула Женя, мигом обращаясь в примерную ученицу.

В класс стремительно вошла Эльвира Хабибульевна, одним своим видом угомонив особо шумливых, но строгое лицо «англичанки», отмеченное знойными восточными чертами, неожиданно смягчилось.

— Поздравляю, Андрей, — сказала она, выдержав короткую паузу. — Чистякова, come to the board!

* * *

Большая перемена — это та заветная пора, к которой вся школота тянется. Можно вволю поиздеваться над взрослым дядькой, чье сознание привито к юнцу-подвою, но и я испытываю радостную дрожь, стоит только звонку просверлить устоявшуюся за урок тишину. Переменка, ура!

Краткий, но блаженный перерыв в нудных занятиях, момент воли! И ты упиваешься каждой минутой выпавшей тебе свободы, пускай и бестолково. А компот⁈

В коротком, темноватом коридорчике, где выстроились умывальники, я притормозил, слушая, как гомонит голодная толпа, как возмущенный ребячий писк перекрывается ломким баском старшеклассника, доносящего до малолетки принцип «сяо». Наскоро ополоснув руки, вытер носовым платком, и шагнул в расхлябанные двери столовой — их брали штурмом каждую большую перемену.

Краем глаза я ухватил Резника с Акопяном, сдвигавших столики, но тут же отвлекся — не до того.

— Дюха! — крикнул Паштет из беспокойно колыхавшейся очереди. — Я на тебя занял!

Благодарно оскалившись, я ввинтился в сплоченный строй — возмущенные вопли за моими плечами бессильно угасли.

— Макароны и… И гуляш!

— Чай не бери, — обронил Пашка с видом таинственным и загадочным.

— Why?

— Because!

Нас уже ждали — за теми самыми сдвинутыми столиками. Сёма… Ара… обе Иры, Алёна, Кузя, Яся — и Мелкая!

Фройляйн Гессау-Эберлейн сияла, а перед ней на блюде разлегся тортик — по шоколадной глазури вились белые кремовые вензели, складываясь в уравнение Ферма.

— Вчера испекла! — прозвенела Тома. — Всю ночь пропитывался! Поздравляю, Дюша! — и заторопилась, розовея: — Мы все тебя поздравляем!

— Спасибо, Том… — я выставил свой поднос и уселся между Мелкой и Наташей. — Правда, спасибо!

— И всё? — Яся вскинула брови в игривом изумлении.

— А поцеловать? — вкрадчиво надоумила меня Кузя, взглядом поводя к Тамаре.

Девчонки зарделись, а Тома выдавила,